Трудное счастье 01.02.2018г.№4

Я не писатель, ни поэт и у меня нет никаких амбиций на этот счет, хотя ино­гда и пишу о Родине, близких, родной земле, боли по утерянным ценностям. Я не думала писать этот рассказ, хотя иногда наша жизнь, больше похожа на кино, чем кино на нашу жизнь, потому наверное, история человека, чьи чув­ства настолько чисты и высоки, расска­занная мне им самим, не могла меня, как журналиста оставить равнодушной. В жизни каждого человека бывают мо­менты, когда непонятная тоска гложет душу и она может, как вулкан выбро­ситься наружу.

Видимо вот в таком состоянии, в один из мартовских дней, в мой не­большой кабинет тихо постучав, робко вошел мужчина средних лет, с густой шевелюрой седых волос и выразитель­ными глазами, извинившись, попросил разрешения сесть и тихо начал: «Я не­давно читал ваши рассказы «Цветы для свекрови» и «Верность», они про­извели на меня сильное впечатление, и я подумав решился придти к Вам и поделиться тем, что долгие годы ношу в себе»…..

В середине 60-х годов, меня, восем­надцатилетнего парня, в тяжелом со­стоянии доставили с диагнозом: лево­сторонняя пневмония, анемия (я помо­гал колхозу перегнать с гор на равнину скот – проливные дожди ранней весны шли почти каждый день, и мы в непогоду десятки километров перегоняли скот в течение 15-20 дней). За неделю нахож­дения в больнице, состояние мое улуч­шилось, изменилось затуманенное со­знание, я стал общаться с рядом лежа­щими больными. Из разговоров я узнал, что меня лечила очень красивая «тохтур» и благодаря ей, я быстро выздоровел. В разгар этой шуточной беседы, в палату вошло небесное создание лет 17-18, ее огромные, как спелая вишня глаза, смотрели теплым и нежным взглядом на нас, (мне показалось что именно на меня, видимо я так хотел), под колпаком по спине, почти до края платья, спуска­лись две золотистого цвета косы, белый халат еще больше подчеркивал ее не­большую, аккуратно сложенную фигур­ку и белизну лица, черные как воронье крыло, полумесяцем брови, гармони­ровали так искусно, как будто художник нарисовал, потом лепил это лицо, из­юминку придавал слегка курносый нос – я смотрел не отрываясь, воображение сравнивало, так как всегда, много читая, я знал героинь Дюма, Чехова, Толстого, которые не вызывали столько восхище­ния, сколько она стоящая между кро­ватями больных, со шприцом в руках, нежное создание, разве только отчасти сравнимое с героиней «Гранатового браслета» Куприна или Тургеневской девочкой. В какое-то мгновенье она по­вернулась ко мне, что-то прошептала, я оглох, онемел и не слышал ничего, лишь смех и голос соседа: «Рашид, ну дай ей сделать укол тебе». Как? Какой укол? Я не знал, что я делаю, потом что-то по­няв, натянул одеяло на голову, укрылся до ног и отвернулся к стенке. Я пришел в себя от прикосновения сухих, твердых рук тети Патимат (другая медсестра). В больнице лежал еще неделю, «соз­дание» другим делала уколы, но ко мне больше не подходила, конечно – мне во­семнадцать лет, ей семнадцать — пора, когда очарованье очей и трепет сердца, окатывают тебя волной и любовь витает в воздухе.

В нашей семье было пять сестер и я. Мои родители, в день выписки из боль­ницы – решили накрыть стол врачам, медсестрам, санитаркам – отметить, как бы мое второе рождение, а так как в райцентре не было тогда ни кафе, ни ресторанов – все собрались пообедать в столовой больницы – хинкал с суше­ным мясом, колбасы, моей мамы всегда были очень вкусными. Я искал понра­вившуюся мне девушку глазами среди всех, а она сидела рядом, между нами сидел только заведующий отделением больницы, я опять ничего не слышал, ви­дел только руки, белые, красивые, кото­рые иногда трогали скатерть или брали что-то из вазы. Был один момент, когда потух свет, через минуту он зажегся и я увидел цвета золота прядь ее волос, и как она смахнула ее с лица и спрятала под колпак, каждое движение ее рук я запомнил на всю жизнь.

В этот вечер от тети Патимат я уже знал, что эта девочка ее родственница, живет у нее, давно засватана за хоро­шего парня, из очень уважаемой семьи, потрясенный, убитый, уничтоженный в диком отчаянии, я уехал в свое село.

Прошел год, я много читал, гулял на свежем воздухе, а у нас очень красивая природа, готовился поступать в универ­ситет, но всюду и везде мне видились – вишневые глаза, белые руки и косы, со­тканные из золотых нитей.

Началась учеба на историческом фа­культете, в то время это был очень пре­стижный факультет Дагестанского уни­верситета. Учился я на «отлично», полу­чал повышенную стипендию, а однажды на вечере литературного диспута, заняв первое место, получил премию сто ру­блей — за раскрытие образа Нехлюдова, из романа Льва Толстого «Воскресенье». Хорошее и интересное было наше вре­мя, не было компьютеров, мобильных телефонов, планшетов, телевизоры были только в городе, в селе их не было еще, зато мы читали много, работали и учились, умели любить, уважать себя и других, за честь считали служить Ро­дине, беречь национальные, семейные традиции, устои и ценности.

Как-то летним вечером, мы с группой решили отметить мою премию в желез­нодорожном ресторане – он был тогда не дорогой, без сегодняшний косми­ческих цен, даже студенты могли себе иногда позволить. Напротив нас, сиде­ли двое ребят из нашего университета и две девочки, они вольно вели себя, позволяли довольно громко смеять­ся, тогда это считалось нескромным, во дворе стояли 60-е годы, да и наше воспитание нам давало определенные права и возлагало обязанности, чтобы держать себя в рамках существующих обычаев. Воспитанный в духе настоя­щего дагестанца, меня нервировал и резал слух довольно неприличный как мне казалось смех, я встал, хотел сде­лать замечание, но моя однокурсница сказала: «Садись Рашид, этот парень Донжуан, у него всегда есть деньги и девочки вьются вокруг него, хотя гово­рят он недавно женился и жена живет в селе, работает врачом».

Немножко еще посидев, мы собра­лись уходить и все-таки я, перед выхо­дом, подошел к этому столу и обомлел — на столе около открытой записной книжки, лежали фотографии той де­вочки, с косами цвета золота и бровя­ми нарисованными кистью художника. Я со словами: «Нельзя ее предавать, ее надо любить чистой любовью, как она любит тебя» и дал пощечину, он сказал: «Я не ударю тебя, увидимся ве­чером в парке, обязательно приходи».

Я пошел в парк один, вскоре подо­шел этот ресторанный парень, я узнал, что его зовут Мурад, учился он тоже на историческом факультете, годом рань­ше поступил, но его выгнали за драку на танцах, но его уже восстановили и он по­пал на один курс с нами, тоже получает повышенную стипендию, он мастер по боксу и сын известного человека из на­шего района.

Мурад спокойно сказал: «У меня драться нет желания, только объясни, откуда ты знаешь мою любимую жену?». Я объяснил, что ее я знаю, только как призрак, котоый увидел затуманенными глазами в больнице и знаю необычное имя Жаврият», он ответил: «Бессмыс­ленно к каждому больному ревновать уже врача, к тому же она чистый ангел мой, я тоже ее очень люблю, давай дру­жить», так сложились у нас отношения, которые перешли в крепкую мужскую дружбу. Он оказался слегка избалован­ным жизнью парнем, у него было все: машина, белокаменный дом, красавица жена и уважаемый в районе отец, к тому времени, у меня уже не было отца (погиб во время аварии), остались сестры, за которых я нес ответственность и убитая горем мать. К счастью, судьба сестер оказалось удачной, они вышли замуж за хороших людей, а мы с мамой жили вдвоем пусть в ветхом, но уютном доме.

Во время студенческих каникул, я подрабатывал, собирая виноград, (вы­полняя по две нормы). Мурад, оказал­ся благородным, не подчеркивал свою обеспеченность, заработанные на вино­градниках деньги он деликатно отдавал всем, нуждающимся, а работал лучше всех. Время летит быстро, прошло че­тыре года.

Однажды, во время летних кани­кул, я помогал маме на сенокосе, мой двоюродный брат Алигаджи, который жил и работал в райцентре киномеха­ником, мне говорит: «Рашид, поехали со мной, есть хороший фильм «Париж­ские тайны» называется, я по селам должен ездить и показывать его» — да, было такое время, когда в сельских клубах работали «кинопередвижки», мы смотрели фильмы и какая же это была радость, как мы были счастливы. Алигаджи спросил: «В какое село по­едем?», чуть смутившись, внутри сго­рая от переполняемых чувств и стыда, я назвал село Жаврият, хотя в этом селе был уже мой друг, но была же и она… моя тайная мечта, мое небесное создание, которые были со мной с той минуты, как я увидел ее впервые.

Прокат фильма обычно бывает вече­ром, я еле дождался его и с трепыхаю­щим сердцем, дрожью в коленях, даже в руках, вошел с братом в сельский клуб, где заведующая библиотекой нас уго­стила вкусным чаем с пышками. В клуб шли и шли люди, я лихорадочно искал ее глазами, но клуб был забит так, что многие сидели уже на полу. Вдруг мое сердце часто забилось, меня «удари­ло током», я увидел ее, я узнал ее, хотя она была в черном платке до глаз (умер ее отец), затем появился мой уже друг – соперник в мыслях моих, бережно и нежно он взял ее за талию, привел, по­садил на первую скамейку, сам под­нялся на сцену — чувствовалось, что и здесь он лидер… приветствовал нас и сказал, чтобы не уходили после фильма. Я спрятался в кинобудке, через окошко смотрел только на нее, видел каждое ее движение, которое мой друг улавливал и дышал на нее, как на букет цветов. Она была грустна и думала о чем-то своем, хотя он старался отвлечь ее, это получа­лось плохо или почти не получалось, но что он искренне ее любил, боготворил – было видно и мне, непознавшему силу большой любви.

После фильма, конечно, мы пошли к ним, чувствовался достаток, в этом большом доме, хозяева накрыли обиль­ный стол, Мурад был большой юморист, хороший собеседник, а она даже не уз­нала меня. Ну да, кто я, тайный возды­хатель, очередной, бывший больной для нее, она была все такая же прекрасная, только грустная, хотя тактично поддер­живала нашу беседу, подавала блюда, ей помогала девочка лет пятнадцати, сестра Мурада.

В середине ужина, зашли родители Мурада, возвратившиеся с курорта, мать – красивая женщина, очень по­хожая на сына, отец – копия русского дворянина-аристократа – я был по­ражен, неужели в глубоком ауле, есть такие цивилизованные люди: обста­новка, красивая посуда, мебель, опять же беседа о литературе, истории, по­литике. Понятно почему к Мураду «це­плялись» и были влюблены все девоч­ки курса, он влюблял всех, но любил только свою Жаврият – это счастье с неба, это на вечность. Я лишь один раз уловил ее взгляд, это был тот взгляд между кроватями больных, когда она стояла со шприцом в руках, мне по­казалось, что ее ресницы вздрогнули, узнав меня. С подарками и с благодар­ностью хозяевам дома – мы уехали.

Прошло время, мы перешли на пятый курс. Начались так называемые кон­трреволюционные бунты в социалисти­ческих странах. Нас с института забрали в армию, так было тогда. В призывном пункте, мы оказались вместе с Мурадом и еще с несколькими другими ребятами с нашего курса. Мы удивились: «Му­рад, у тебя жена, влиятельный отец», а он: «Ребята, если не я, если не вы, а кто тогда, я боюсь эта саранча, как в 1941 г. перекинется на нас, нашу Родину, очень трудно мне расстаться с женой, тем бо­лее она должна скоро родить». Мы во­обще были ошарашены: ловелас, легко шагающий по жизни и этот патриотизм, эти глубокие мысли….

Мы служили четыре года вместе, он был командиром роты, обучал молодых танкистов, прошел шестимесячные кур­сы инструкторов, да и к тому же, оказа­лось, этот «шутник-балагур», все летние каникулы работал на тракторе, на ком­байне, вот какой он был. Его любили все, от солдата до комбата, о нем писали не­сколько раз в газете «Красное знамя».

Однажды, нас послали сопрово­ждать роту танкистов через границу для защиты столицы Чехословакии Праги, т.к. там шли бои, на одном из крутых, узких поворотов около одной из приграничных деревень, наш танк сорвался в пропасть и пока мы сообра­зили, Мурад кинулся в бушующую реку, стал вытаскивать парня из танка, когда мы подошли к берегу, Мурад был без сознания, а танкист Анатолий рыдал, размазывая слезы по лицу. Один из со­провождающих танков развернулся и мы доставили Мурада в райбольницу, благо, мы еще были на нашей земле. В больнице оказался опытный хирург еще с военных лет, который проопери­ровал и сказал: «Крепкий парень ваш друг, будет жить». Как потом нам объ­яснили, Анатолия он вытащил из тону­щего танка, но при этом гусеница за­дела его печень и пробила кишечник.

Мурада с почестями демобилизова­ли, хотя и без награды, но тогда об этом не принято было громко говорить.

Через 10 месяцев вернулись домой и мы. Меня в университете восстановили на пятый курс, хотя 3- 4 месяца учебного года прошли. Закончил я с отличием и уехал из Дагестана работать по направ­лению. Да, время было интересное, в 20-30-ые годы, к нам приезжали специ­алисты, а в 60-80-е годы наши земляки сами ездили работать в Россию.

Через год после того, как поработал учителем в одном из городов, я стал директором школы, женился на при­балтийке, которая сносно говорила на русском и работала в одном из кинотеа­тров города. Видимо такая была судьба у меня романтика.

Мне было уже 30 лет, родилась дочь, жили тихо, мирно, с достатком, в доме специалистов, дали трехкомнатную квартиру, дружили с соседями, все было как в нормальной семье. Много говорят сейчас о тяжелей жизни того времени, об отсутствии колбасы, об очередях, и т.п., неправда, мы, жившие в эту эпо­ху, благодарны, что была такая страна СССР.

Конечно была небольшая кучка пар­тийной элиты, пользующаяся всеми благами, но сейчас ими пользуются наши олигархи, перекупив за копейки у власти все.

Начались преступные 90-ые годы, принесшие много бед нашему народу, разрушенные семьи, разрушенные це­лые республики, обездоленные граж­дане, никчемная власть, я как патриот, не могу об этом не говорить. В связи с этими событиями, были потери и у меня – моя теща прибалтийская нем­ка, похоронив русского мужа, забрала мою жену и единственную дочь, уеха­ла в Ригу, никакие аргументы не имели смысла, прожив со мной 15 лет, она сказала: «Ты любишь свою Родину, я – свою, если ты любишь нас с дочерью, поехали с нами». Да, я оказался перед трудным выбором, мне очень хотелось быть со своей дочерью, которая заяви­ла: «Папа, но ведь в Риге жизнь лучше, да Россия Ваша никогда не выйдет из болота». Я был сражен – мне это гово­рит моя родная дочь, в которой я души не чаял. Мы расстались, я очень редко вижу свою дочь, т.к. новые границы, новые правила….

Я вернулся в свой район, через год умерла моя мама и мои сестры хотели меня женить на учительнице нашего села, но морально «убитый» я не о чем не мог думать, конечно, мужчине тя­жело быть одному, но я не был готов к таким переменам.

Меня вызвали в район, вручили ме­даль участника Чехословацких событий, и предложили возглавить районное об­разование. Я уже два года был на этой должности, когда мне представили спи­сок золотых медалистов, в списке была знакомая фамилия, куратор сказала: «Да это мальчик из этого села, у него умер отец». Я мучился, казнил себя, как я мог обидеться, забыть моего друга – «соперника» и не общаться с ним, ког­да я писал, мне отвечали, но вдруг по­следние два года перестали приходить письма и я подумал не хотят общаться, а у меня много проблем и я думал нечего других беспокоить.

Я срочно выехал в село, увидеть хотя бы семью, узнать что же случилось? Мне ворота открыла сестра Мурада, отец си­дел не похожий на того импозантного, с дворянским обликом человека – по­старевший старик с глубокой печалью в глазах, оказывается он похоронил любимого сына, кем он так гордился, мать не выдержала, через полгода тоже умерла, в огромном доме дочь, он, внук и невестка Жаврият. Мы с отцом долго сидели, он рассказывал, что сына здо­рового и сильного, как богатырь скосила болезнь печени, ведь она была опери­рованной, не было части кишечника и он ушел мужественно, как и жил. Перед этим Мурад сказал: «Папа, мой доро­гой сын, моя любимая жена, мои род­ные, мы рожденные жить, когда-нибудь должны и умереть, жаль, что мало успел что-то сделать и оставляю вам столько горя». Потом позвал отца отдельно от всех и сказал: «Отец, ты мой отец и друг, мы мужчины, должны слезы глотать, женщинам не показывай, сына береги, жену мою не оставляй одинокой, когда сын вырастет, Жаврият пусть выходит замуж за порядочного человека, ибо я не хочу чтобы всю жизнь она была оди­нока, отец вспомни своих братьев, кото­рые остались на войне, многих других». Впоследствии сын Мурада с медалью, закончив школу, поступил в юридиче­ский институт, закончил с отличием, стал военным следователем, женился, уехал в Москву, работает. Я не бросил семью моего друга, его отец стал мне родным, он был высокообразованным человеком и смотрел на жизнь мудро, а Жаврият старалась со мной не встречаться, из своих комнат выходила редко, так про­шло пять лет.

В один из зимних дней, я увидел какой-то сон, который послал меня в до­рогу и я поехал к ним, волновало меня и здоровье уже немолодого отца моего друга и не скрою, желание увидеть эту в вечном трауре небесную женщину. Гаджи-ацци лежал больной, сказали — грипп, рядом были близкие, я наклонил­ся, поцеловал его и предложил сейчас же поехать со мной в больницу он ска­зал: «Сынок, что мне жизнь без моего сына, без моей жены, никуда не поеду, устал я от всего, только не оставляй оди­нокой мою Жаврият – это было и жела­ние моего сына». Через две недели он умер, большой души человек.

Прошло, еще три года я тосковал, на­верное, с боем крепость легче было бы взять одному, чем согласие Жаврият стать моей, она сказала: «Меня душит мое горе, но я должна с кем-то делиться и говорить, будем вместе жить, другого ничего не обещаю». Да, я счастливый! Лишь бы видеть по утрам и вечерам ее, еще не потухшие глаза. Она — икона для меня за мое терпение, за мою бес­конечную преданность меня Аллах воз­наградил. Мы счастливы вместе, любит ли она меня, не знаю, главное я люблю. Я хочу, чтобы Вы написали об этом, что в человеке должна быть надежда всег­да, в самые трудные минуты, человек будет счастлив, если идти чистым путем к этому, живите ради любимых, научи­тесь беречь чувства. И тогда вам придет трудное, но настоящее счастье».

Айшат Бибалаева,

Член Союза писателей и журналистов России