На зубце вершины горы Еришде – на подъеме зацепилось ослепительное солнце. Погода в горах стояла безветренная, день обещал быть душным. Чистое низкое бирюзовое небо — без единого облачка. Летняя жара прокралась в Красную долину.
Мальчики, перешагнувшие в подростковый возраст, играли в футбол в пойме реки Чарахан, со стороны въезда в село Хина. Футбольное поле было условное, подвижное. Пацаны сами, после разлива реки, двигали границы поля, по мере стирания естественного травяного покрова.
Размеры футбольного поля и ворот определяли визуально, насколько позволяла длина поймы. Ворота – это четыре камня покрупнее, вместо стоек, два у одной команды и два у другой. Ширину поля не отмечали. Гони мяч, пока пойма позволяет и где хочешь, отбери.
Правила футбольной игры соблюдались кое-как, из-за чего, часто возникали споры, иногда, доходившие до драки. Игра никогда не заканчивалась по времени, лимит был неограничен. Игру останавливало наступление темноты, или когда возникшие споры, переходили в драку. Сигналом к драке, являлись слова: «Диды цар» (в переводе с языка хинов означает проклятие в адрес могилы отца. Причем в адрес матери ругаться нельзя. Мать приравнивается к святыни и если кто отступит от этого, то это кровная месть), сгоряча, вырвавшихся из уст, какого либо из мальчишек.
Мальчики-горцы имели отличительную черту, они умели драться и дружить, прощать обиды, нанесенные во время игры и драки. После любого побоища, с лицами в синяках, на следующий день выходили играть, не держа обиды на соперника. Ребята помладше играли на берегу в прятки, среди зарослей крупнолистового лопуха.
Асидады – старинный родник с прохладной, чистой, как слеза водой, соответствовал своему названию и на языке хинов означал «Нижний родник». Кто приходил и уходил из села, традиционно пил родниковую воду, ведь единственная дорога из села была проложена перед этим родником.
Все сельские новости и сплетни начало брали именно с площадки родника Асидады. Вот и сейчас на нейродника собрались нарядные девочки с медными, блестящими на солнце, тяжелыми кувшинами на плечах и о чем-то судачили. Если одни пришли за водой, то другие, скорее всего, пообщаться поговорить о жизни и конечно услышать и обсудить последние слухи. Поход за водой на родник – для них это повод встретиться и поболтать с подружками. Девушкам, не полагается выходить из дома без сопровождения, а вот сходить за водой, ограничений нет и разрешения у старших брать не надо. Обеспечивать дом водой входит в их обязанности.
Парням зазорно ходить за водой так сложилось испокон веков и это соблюдается по сей день.
Сельские подростки время проводили весело и беззаботно. Никто не заметил, как темные свинцовые тучи окутали гору Еришде и Серебряное ущелье и уверенно вползали в Красную долину. Тяжелые, дождевые облака быстро опускались на дно ущелья и устремлялись вверх по пойме реки Чарахан, наполняя долину мраком и осыпая ее крупными теплыми каплями полосатого дождя. Это был солнечный дождь.
Яркая высокая радуга соединила две противоположные вершины горы. Такую радугу в народе хинов называют «Мост мечты». Считалось, что если кто сможет пройти под ним, желания его сбудутся. Все кто видел эту красоту, загадывали желание, но еще никому не удавалось пройти под этим мостом. По мере приближения, радуга убегала дальше от людей. В какой-то момент край облака перекрыл половину радуги и она стала похожа на сломанную подкову.
Футболисты продолжали азартно играть, детвора еще весело резвилась под редким дождем, а девушки у родника Асидады сняли платки с юных голов и подставили тугие косы под небесную воду. Веря бабушкиным притчам, что от теплой летней дождевой воды волосы растут красивые и длинные, как гривы хинских скаковых коней.
Серабе тоже, глядя на местных девушек, сняла платок с головы и подставила свои густые волосы под дождь, улыбаясь, смотрела на сверстниц, которые радовались теплому дождю и глядя в небо вращали длинными косами. Когда Серабе приехала к бабушке в село Хин, та надела ей на голову платок «Гюльменде» как подарок и велела не снимать его, чтобы она не отличалась от сельских сверстниц и от двоюродной сестры Пери.
Такое природное явление – такую сказочную красоту, Серабе видела впервые. Часть неба с солнцем закрыты тучами, словно его затянули черной простыней с желтыми просветами, а другая половина неба чистая, озарена солнечным светом, как будто затянута медными струнами.
Дождь стал усиливаться, крупные капли с влажными снежинками сильным ветром шквально неслись со стороны Серебряного ущелья. Жители села запаниковали и наперебой, не слыша друг друга, кричали: «Это мюфрин, детей забирайте, скот загоняйте, скорее всем в укрытие». Не управляемая погода в горах творила то, что она задумала.
Вся детвора, подростки прибежали к роднику под навес, мокрые с головы до ног. С голов за шиворот текла вода, но никто домой не побежал. Девочки, мальчики, с веселым смехом, жизнерадостные, ликовали, толкали друг друга и шутили.
В разгар такого веселья, вдруг сверкнула яркая молния и страшным грохотом разразился гром. С зубчатой вершины горы Еришде, рассекая небо по частям, гроза пронеслась над Красной долиной. Это жуткое зрелище повторялось неоднократно, а огненные дуги дробили небо над долиной на мелкие куски.
Серабе, испуганная и завороженная видением, не понимая, что происходит, стояла и смотрела на вершины угрюмой горы. В ужасе, она увидела, как молния, ярко-красной дугой, и с оглушительным треском разломила гору на части. От страха она прижалась к стоящему рядом парню.
Гроза усиливалась, небо трескалось во все стороны. Все четыре пика горы, с устремленными в небо ледяными макушками, дрожали от раскатов грома и его эха, гулом проносящегося по долине. Яркие вспышки огненных дуг резали глаза тем, кто осмеливался украдкой посмотреть на небо.
Когда утихли раскаты грома и гроза стала сверкать уже не с такой силой, пошел сильный косой ливень. Ливень, который сбивал с ног даже таких крупных животных, как коровы и лошади. Все вокруг было окутано влажной, серой тьмой. Было очень страшно стоять под хлипким навесом, казалось, что он вот-вот развалится на куски.
Серабе была в полуобморочном состоянии от страха, не чувствовала ног под собой. А горянки, ее сверстницы и детвора ликовали и радовались каждому раскату грома и всполоху грозы и вместе с парнями, неоднократно, кричали громко: «Ура!». Для них это было обычное явление природы, приветствуя которое, молодежь выпускала пар. Только Серабе было страшно. Она была уверена, что этот кошмар продлится вечно, что гроза не остановится, пока все мрачные горы вокруг Красной долины не разрушатся.
Мюфрин растерялся, когда почувствовал, что к нему прижалась девчонка. Сначала он хотел резко оттолкнуть ее. Прикасаться к девчонкам, для парней это оскорбление. С раннего детства, матери, бабушки, сестры, тети внушали мальчикам, чтобы они вели себя достойно и равнялись на старших, потому что они будущие мужчины.
Повернув голову, Мюфрин заглянул в лицо девчонки и узнал в ней городскую приезжую. Он понял, что ей страшно и неосознанно, от жалости, левой рукой прижал ее мокрую, с густой гривой волос, голову к себе. Так он стоял с ней, как вкопанный, будто слившись с ней воедино, боясь потревожить ее покой. Мюфрин и Серабе сами не заметили, когда они перешагнули из детства в отрочество, они испытывали взаимные чувства, но еще не знали что же это такое.
Они стояли, прижавшись, друг к другу, позабыв, где они находятся и что вокруг них творится. Мир не существовал для них, словно вокруг не бушевала стихия и не ликовали их сверстники. Их ангельские души, словно покинули юные тела на миг и улетели вдогонку за вспышками молний, кружась в причудливом танце бушующей природы, они были оторваны от реального мира. Прошлое и будущее для них не существовало.
Но вот в Красную долину ворвался резкий, сильный ветер и стал разгонять черные тучи. Местами, стали проглядывать кусочки голубого неба. Огненные дуги грозы еще мелькали в небе, как вспышки угасающего костра. Гром все еще гремел, где то за вершиной горы Цанай и его эхо гулом сливалось с грохотом реки Чарахан, которая вышла из своего привычного русла и сильным потоком катила огромные валуны камней и все, что попадало ей на пути, вниз по Серебряному ущелью в сторону седого Каспия. Природа видимо пожалела племя хинов. Сохранила посевы, не тронула животных и людей. Жизнь, в долине, вернулась к привычному ритму.
Наступила предательская тишина. Веселье под навесом, у родника Асидады, резко стихло. От неожиданной тишины Мюфрин открыл глаза и поймал на себе вопросительные взгляды окружающих. Он понял, что ему этот поступок, так просто не пройдет. Убирая свою руку с головы Серабе, не ведая, что он делает, нежно заглянул в её красивые, похожие на карие вишни заполненные слезами глаза. Им овладело, ранее не знакомое ему чувство.
Красота Серабе покорил юный разум Мюфрина. Он увидел на своей груди лик пристыженной луны, а не лицо незнакомой девушки. Это привело его в замешательство и он не знал, как поступить дальше. Машинально подняв руку, Мюфрин ощупал свою голову, не повредила ли гроза ее. А Серабе, все еще летала в облаках и не думала опускаться на землю. Во взгляде Мюфрина, она увидела весь мир доброты и красоты. Она боялась пошевелиться, чтобы не оторваться от него.
Мюфрин получил чувствительный удар в бок. Грубая рука резко выхватила Серабе из его объятий и оттащила в сторону. Услышав угрожающие слова: — «Это безнаказанно не останется» он повернулся и увидел свирепое лицо женщины Сури, матери его одноклассницы Пери, двоюродной сестры Серабе. Он сразу понял за что, она на него, так ополчилась, но сам он в этом поведении ничего плохого, не видел.
Мюфрину еще больше стало жалко Серабе, когда перед глазами всей оравы сверстников, сварливая женщина, унижая её, тащила девушку за руку и громко бросая оскорбительные слова в адрес Серабе: «Негодница, иноверка бесстыжая. Наш род не потерпит этот позор!»
Так Сури протащила девочку по всему селу, показывая при этом сельчанам, какая она строгая и добропорядочная горянка, соблюдающая обычаи и традиции предков. Хотя, по хорошему, она могла тихо и без шума, по тропинке вдоль огородов, отвести Серабе домой. Но злая женщина умышленно накаляла обстановку из-за того, что свекровь Бела души не чаяла в матери Серабе, Дзито.
Серабе, накинув на мокрую голову платок» — бабушкин подарок, с безразличием принимая выходки тети Сури, молча шла за ней, глядя вперед. Она вспоминала взгляд Мюфрина и не могла понять, что же с ней происходит.
Тем временем у родника разыгралась словесная буря. Из толпы слышны были выкрики: «Жених и невеста», «Ромео и Джульетта», «Японский зять», «Мюфрин, сделай харакири».
В этой шумихе, незаметно, к Мюфрину подошел старший брат Пери, Сани резко ударил его по лицу и строго глядя в глаза парня, сказал: «Ты уже труп», потом также тихо покинул галдящую толпу.
***
Слух об инциденте у родника Асидады быстро разнесся по селу. Вернувшийся вечером домой Сабир, брат отца Серабе, не притронувшись к еде, грозно крикнул:
— Сури, где Серабе?!
— Я закрыла ее в чулане, — поспешно и учтиво ответила Сури, прибежавшая на грозный окрик мужа. Она с опаской поглядывала на кнут, который держал в правой руке муж.
— Как ты могла посадить мою племянницу в чулан с мышами и крысами!? – с возмущением крикнул Сабир.
— Она опозорила наш род, — тихо сопя ответила Сури.
— Брат мой доверил мне свою дочь, а ты чухонка, не доглядела за ней! – в ярости Сабир хлестнул жену кнутом по плечу. Сури истошно вопя от боли согнулась, но муж продолжал хлестать ее кнутом по согнутой спине.
Сури бросилась к его ногам с плачем и приговаривая:
— Муж мой, это она похожая на свою мать. Такая же иноверка. Что будет с нашей Пери, из-за позора этой легкомысленной девчонки. Нашу дочь, нашу утреннюю звезду, нашу красавицу, никто замуж не возьмет. Ни один приличный тухум не захочет с нами породнится.
— Молчи женщина! Иди быстро выпусти Серабе из чулана и отведи к моей матери. Пусть она с бабушкой успокоится. У меня нет лица, смотреть в материнские глаза, пока не отомщу этому подонку из тухума Улаяр.
Сури, боясь получить очередной удар кнута, мгновенно босиком выбежала из дома.
В чулане, Серабе, сидела тихо не шевелясь. Она боялась каждого шороха. Там было темно, но привыкшие к темноте глаза и слабый свет, проникающий через вентиляционное отверстие, позволяли разглядеть где, что лежит. Чем только не пахло здесь: запахи съестных продуктов перемешались с запахом старых шкур, в результате чего образовалась «мягкая, ароматная» вонь, схожая с запахом, безводного колодца.
Когда Серабе только втолкнули сюда, она наткнулась на плетеную корзину с горохом и опрокинула ее на пол. Горошины рассыпались по всему земляному полу чулана. После неудачной попытки двигаться в темноте Серабе нащупала какой то ящик и уселась на него, поджав под себя ноги. Когда она успокоилась ее мысли вернулись к прошедшим событиям. Она хотела понять, что же все-таки с ней произошло и почему она так разозлила тетю Сури.
Перед ее глазами возник образ парня, который стоял рядом с ней у родника Асидады и к которому она прижалась от испуга. Его улыбающиеся красивые глаза, запали в её тонкую девичью душу. Что-то произошло с ней, но что она еще не могла понять. Время шло медленно. За ней никто не приходил. Незаметно подкрались сумерки и в чулане стало совсем темно. Последний световой луч перестал попадать в чулан.
Слышалось мычание коров, возвращающихся с пастбища. Сейчас бы, подумала Серабе, она помогала бы бабушке Беле ставить самовар, заливать в него воду и разжигать огонь. Эта процедура с самоваром, ей очень нравилась. Ей было интересно: «Как это, огонь и вода вместе?».
Бабушка Бела очень любила Серабе. Девочка была уверена, что бабушка поругает тетю Сури и заберет ее из чулана и они как всегда будут пить чай с рисовой халвой в палисаднике. Серабе перестала плакать, слезы давно высохли, но за ней так никто и не пришел. Она вспомнила, что тетя Сури должна прийти в чулан за медными ведрами для дойки коров и еще слова Пери, что ночью у них в чулане мыши свадьбу играют. Потом вспомнила телепередачу о пресмыкающихся, в которой говорилось, что змеи питаются мелкими грызунами, значит, где змеи там и мыши. От этих мыслей, сердце Серабе сжалось и она, еще ближе к себе подтянула ноги. Мокрую после дождя, в прохладном чулане, ее стало лихорадить. В это время, кто-то подошел к дверям, с грохотом открыл дверь. На фоне дверного проема был виден лишь силуэт человека, стоящего на каменных ступеньках.
— Негодница легкомысленная выходи и возьми с собой ведра, стоящие у дверей, — властным голосом скомандовала Сури. Серабе, окоченевшая от холода, даже не отреагировала на приход тети. Она не хотела ничего видеть, слышать и уж тем более эту злую женщину.
Не дождавшись ответа из чулана, Сури быстро спустилась по ступенькам в чулан, но наступив на рассыпавшийся горох, скользнула по нему и всей своей тяжестью рухнула на пол, раздался громкий крик боли.
— Я поломала руку! Помогите мне встать!
— Я сейчас, — сказала Серабе, сама еле стоя на отекших ногах. Она подошла к тете, помогла ей встать, поддерживая повела к выходу из чулана. Там она усадила тетю на ступеньку.
— Убирайся с глаз моих, — шипела разъяренная Сури, обвиняя Серабе в своем падении , — это ты меня толкнула, даром тебе это не пройдет. Зови скорее на помощь моих детей.
— Пери, Пери помоги своей маме. Она упала в чулане, — кричала Серабе, выбежав из своей темницы.
Прибежали все домочадцы, соседи, пришел врач и подтвердил перелом руки. Наложил гипс. А Сури продолжала твердить, что это Серабе, ее столкнула со ступенек чулана. «Что будет с моими коровами, кто будет присматривать за ними, кто будет их доить?». Дети Сури: сыновья Сани и Севи, дочь Пери с ненавистью смотрели на Серабе.
— Ты свое получишь, — зло, сквозь зубы процедила Пери.
— Мы проучим тебя ,а твой Ромео уже получил, — ехидно произнес Сани.
— Этот Ромео, одноклассник Пери, Мюфрин, что ли? – спросил Севи.
— Молчите. Как вам не стыдно, Серабе ваша сестра и не смейте так с ней разговаривать, — пригрозила им бабушка Бела, подходя к Серабе и нежно обнимая ее за плечи. Затем взяла платок с плеч девушки, встряхнула и заботливо надела ей на голову, — моя любимая внучка, ты вся озябла. Пойдем ко мне в комнату, я тебя отогрею и чаем напою.
Бабушка больше всех любила Серабе, хотя и мать ее иноверка. Она всегда говорила, что Серабе самая аккуратная, умная и исполнительная внучка, а это не нравилось невестке Сури и ее дочери Пери.
Бела горянка, которая рано овдовела. Муж был участником Венгерских событий. Вернулся из армии инвалидом. После смерти мужа Беле пришлось одной поднимать на ноги сыновей и дочь. Жизнь ее щадила. Пришлось пережить и голод и холод. Но все эти невзгоды лишь закалили ее. Всегда ухоженная, приветливая, красивая пожилая женщина, она всегда помогала людям всем, чем могла. В селе относились к ней и ее детям с уважением. Вырастила она их хорошими специалистами и порядочными людьми.
Бела забрала Серабе к себе в комнату, прикрыла за собой дверь, обняла любимую внучку и тихо прослезилась, шепча:
— Родненькая моя, что случилось, как ты попала в беду. Я же просила тебя не снимать платок с головы. Это же не город. Эти женщины заклюют тебя, — продолжала свою жалостливую тираду Бела, осыпая девочку поцелуями. Только теперь она заметила высохшие слезы на щеках внучки, — Ты плакала Серабе? пойдем умоешься. Потом вместе поужинаем. Я тебя никому в обиду не дам. Ну, Серабе, смелей, подними свои красивые глазки и обними свою бабушку.
Пока Серабе умывалась, бабушка расстелила, новую скатерть на полу и поставила на нее пиалы с разными сладостями. Там были орехи, мед, сухофрукты. А мясо приготовила, как любила Серабе, нарезала тонкими ломтиками, обжарила их в масле, а потом засыпала зеленым горохом и лучком.
— Как вкусно пахнет, бабуля! Я очень тебя люблю!, – разводя руки пошире в стороны и усаживаясь у скатерти на старинном сумахе, — оживленно и жизнерадостно сказала Серабе.
Пока она с аппетитом ела, бабушка рассказывала ей, как гостила у её родителей в городе, когда мать Серабе – невестка Дзито, была в положении. Как все они с нетерпением ждали появления на свет Серабе.
— Все хорошо в городе. Только, вот мне не разрешали печь хлеб. Ведь домашний хлеб вкуснее. Мне это было непонятно, — говорила бабушка Бела, — а твоя мама, тихо пела песни на своем языке. Когда я спрашивала, о чем она поет, она объясняла смысл этих песен. Я и сейчас помню эти слова.
— На японском, помнишь эти слова? – лукаво спросила Сирабе.
— Ты не отвлекайся, кушай и слушай. На хинском, конечно, — наставительно сказала бабушка.
— Хорошо бабуля – весело глядя на бабушку, ответила Серабе.
— Ой, как же было начало, — растерялась бабушка.
— Если сын родится…, — со смехом начала внучка.
— А ты, откуда знаешь? Тебя тогда еще на свете не было.
— А мне мама рассказывала, — облизывая пальчики, с озорством ответила Серабе.
— Ну тогда кушай и слушай:
Если сын родится, радоваться рано
Если дочь родится, рано огорчаться
Есть предел для сына в получении чина
А дочь у трона государя может оказаться
— А дальше как? — торопила бабушку Серабе.
— А дальше, не помню, — смеясь, ответила бабушка — я ведь, Дзито люблю больше всех из невесток. Она всегда уделяет мне достойное внимание. Я знаю, что детство она провела далеко отсюда, там, где земля начинается, кругом вода и кроме тебя и твоего папы Сардара, у нее никого не осталось.
Услышав, последние слова бабушки Серабе печально подняла глаза на бабушку и увидела грусть в ее глазах.
— Остальные невестки, все хоть и племянницы мне, алчные и завистливые. Постоянно грызутся меж собой, все им мало. Нагло выманивают у меня мои драгоценности. Иди сюда Серабе, сейчас я открою свой сундук, покажу тебе все мои украшения и расскажу тебе, кто мне их дарил, — с этими словами бабушка встала, подошла к своему старинному сундуку, обшитому разноцветными металлическими полосками. Этот сундук был подарком ее матери к свадьбе. Сундук не только закрывался на замок, но и имел свою секретную задвижку. Секрета этого, кроме Белы, никто не знал и она решила открыть эту тайну только Серабе, потому что любила ее больше всех.
— Смотри Серабе. Видишь седьмую шляпку гвоздя. Надо ее потихоньку потянуть булавочкой влево, а потом плавно на себя и крышка сундука откроется. Возьми булавку и попробуй сама открыть сундук. Ну же, смелее, у тебя получится.
Когда Серабе подтянула шляпку гвоздя булавкой, послышался легкий щелчок.
— Открылась крышка, бабушка! — радостно воскликнула Серабе и захлопала в ладоши, — у меня получилось! Бела подняла крышку сундука и девочка ахнула, увидев бабушкино свадебное платье.
— Какое оно красивое?! Бабушка надень его.
— Сейчас оно на меня не полезет. Когда то я была худенькой, как тростинка. А вот тебе по размеру оно подойдет. Бабушка вынула свадебный наряд из сундука и дала внучке, чтобы она его надела. Когда Серабе одела платье. Бела стала надевать на нее украшения, завернутые в лоскут материи и лежащие рядом, полагающиеся к этому платью.
Наряд очень шел Серабе: «Это же мой размер!», — с восторгом воскликнула она.
— Конечно, — сказала Бела, — замуж меня выдали, в твои годы.
— Так рано ?!
— Тогда, это было не рано. Всех девушек выдавали замуж в таком возрасте.
— А дедушку, ты любила?
— В горах, на пороге любви, когда надеваешь наряд невесты, проявляешь покорность. После свадьбы, девушка во мне умерла и возродилась женщина. Ну, а любовь? Любовь ко мне пришла потом.
— А дедушка любил тебя? – не отставала Серабе.
— Ах ты, шалунишка моя. Рано тебе еще говорить о любви. Лучше загляни в мою шкатулку, — перевела разговор в другое русло, Бела. Она достала из сундука шкатулку, сделанную из черного дерева и обшитую серебром. Ну-ка подвинь сюда ближе настольную лампу и сама сядь рядышком, — сказала бабушка Серабе и с великим наслаждением, аккуратно, не спеша, открыла шкатулку.
— Какая красота и это все твое!? – в изумлении и восхищении сказала Серабе, увидев струи лучей разноцветных камней, обрамленных в золото и серебро.
— Вот это колье, из сорока бусин и семи золотых монет, свадебный подарок мне от твоего дедушки.
— Это золото? – спросила Серабе.
— Да, это чистое белое золото, а вот эти бусы, из желтого жадеита, мне привезла твоя мама Дзито, из Японии. Они лечебные.
— А эти? – Серабе показала пальчиком на четки, из зеленого «кошачьего глаза», восхищаясь красотой непонятных вещей.
— Эти четки и вот эти бусы из голубого «кошачьего глаза», твой дед привез из какой-то Арабской страны. Когда он привез их, то сказал, что теперь наша семья защищена от злых сил и сглаза. А это кольцо, с голубым топазом, мне подарил твой отец. Помню, он сказал тогда: «Мама, это кольцо будет всегда радовать тебя».
— А эти золотые цепочки, кто подарил? — не унималась Серабе.
— Их я купила в Кюрдемире и подарила сама себе. Они разной вязки и мне очень понравились. А вот четки желтые и нитка оникса, память моего деда. Они священные.
— Бабуля, а эти сережки и кольцо. Ну какие же они красивые, лучистые!?
— Это гарнитур с голубыми опалами. Его привез мне твой дедушка, когда ездил в Москву на ВДНХ. Это его подарок мне за сына, когда я родила твоего отца. Он сказал тогда: «Это камень любви, дорогая». А этот бриллиантовый гарнитур, твой дед купил мне на годовщину нашей свадьбы.
— А это что там блестит на дне шкатулки? – спросила Серабе.
— Это золотые монеты, десятки, из червонного золота. И все эти драгоценности, все, что есть в сундуке и в этой комнате, я буду завещать тебе и твоей маме Дзито, сказала Бела и обняла внучку сказав, — вот ты и успокоилась. Теперь иди к себе и спи спокойно.
— Спокойной ночи бабуля! Моя любовь к тебе больше чем, – воскликнула Серабе, обняла и трижды поцеловала бабушку, затем ушла к себе в комнату.
Ахмедхан Нуралиев
