Коротко так. Была на вечере Бадрутдина Магомедова в Театре поэзии. Проводила кумыкская секция Союза писателей Дагестана. Чувство двойственное: хорошо, что вспомнили. Но как забыть, что они же его исключили из союза, не защитили, когда ахмедовы без собрания, без какого-либо объяснения втихомолку избавились от члена ревизионной комиссии, задававшего неудобные вопросы? Зал был полон, аудитория чудесная: пришли те, кто любил поэтический и человеческий талант Поэта. Ведущая Шиитханум Алишева хорошо подготовилась, что-то душевное старалась говорить (язык не знаю, к сожалению), а я смотрела на нее и думала: ты же сама поэт, и вроде нормальный поэт, как могла допустить трусость кумыкской секции? Я понимаю, что многолетняя дружба с ахмедовой-колюбакиной связывает, но разве в дружбе не важно умение уважать чужую позицию, неужели ахмедова твою позицию не поняла бы? Почему ты не внушила ей, что стыдно потом народу в глаза будет смотреть? Не верю я в такую дружбу.
Видно было, что ведущая будет давать слово только тем, кто в ее списке, понятно, что я вызываю тайное раздражение и опасения. Но зал удивительным образом был настроен ко мне, многие спрашивали, буду ли выступать. Я ни в коем случае не хотела мероприятие памяти поэта повернуть в сторону выяснений отношений и высказывания обид. Но в то же время как делать вид, что все так благостно, когда Иудушки ведут себя как отцы духовные? Да сам Бадрутдин никогда бы такой фальши не потерпел. Ближе к концу вечера я поняла, что нельзя быть тактичной и милосердной, есть та грань, когда такт — форма предательства. Они думали о такте, когда интриговали, обижали, оскорбляли своим малодушием лучшего из поэтов своего народа? И я пошла на сцену. Я знаю ту тонкую грань между тактом и прямотой, хотя многие опасаются, вдруг я что-то скажу опасно непредсказуемое. Шиитханум Алишева всполошилась, пытаясь остановить меня, но я успокоила: я не буду нарушать ваш порядок, не бойтесь. Но сам Бадрутдин обязательно дал бы мне слово. Я не стала говорить, что он последние годы был членом Союза российских писателей, что он руководил Клубом кавказских поэтов, что он был членом-корреспондентом Академии поэзии: наличие какого-либо творческого союза кроме их литературной кпсс вводит их в транс. Я сказала главное, что хотела, чтобы душа Бадрутдина была спокойна, ибо иначе всё было бы не почитанием поэта, а глумлением: «Спасибо Союзу писателей Дагестана (как я ненавидела себя, когда произнесла эти слова, но проклятая политкорректность) за то, что провели вечер памяти Бадрутдина, я рассматриваю его как форму извинения перед ним». А в каком он союзе был — это уже не имеет значения, он принадлежит не союзу, а всему народу». Что-то там я еще говорила, не помню, помню, что зал рукоплескал, воодушевление нарастало, а букет от Патимат Тазаевой был особенно хорош в этот момент. Зал высказал в этот момент свое отношение ко всему. И хотя уже немного раздраженно Алишева в ответ на выступление
Керимхана Умаханова, выступившего от «Узденей Дагестана», отвечала на упрек в том, что поэту так и не дали звание народного, ее слова о том, что все пишущие на родном языке уже народные, звучали бледно. К концу вечера пришел Магомед Ахмедов и тоже выступил, как всегда, с пафосной речью восхваления, называя великим и бессмертным того, кого пнули всем семейством при молчании своих придворных поэтов.
А я думала: что же вам мешало при жизни сказать заслуженные добрые слова, и с какой легкостью вы обходите слова правды, пусть горькопокаянной, но возвращающей вам право на уважение и самоуважение. И как отвратительна наша привычка деликатно молчать рядом с теми, кто лжет, лицемерит, не по -Божьи, не по- человечески себя ведет. Может быть, когда мы научимся формировать здоровое общественное мнение, когда будем называть вещи своими именами, наши дети уж точно будут лучше нас.
Я рассматриваю этот вечер Союза Писателей Дагестана» как форму извинения перед поэтом». У них так и не хватило совести покаяться. Лицемерие ведущих на сцене и искреннее воодушевление в зале — этот странный контраст требовал правды.
Миясат Муслимова
