Наша газета продолжает публикации бесед с Народным поэтом Дагестана Расулом Гамзатовым известного журналиста Феликса Бахшиева подготовленные к печати Республиканским Фондом «Белые журавли».
Как приходят стихи? Тема, слова, настроение? Как их сочиняет поэт? Сидя в своей лаборатории-кабинете за письменным столом или лежа на диване и отправляясь мысленно в мир грез?
Владимир Маяковский чеканил строки, меряя длинными шагами берег моря или пространство своего кабинета. Сергей Есенин слагал стихи, любуясь зелеными просторами под золотом солнца. Константин Симонов записывал их в блокнот в окопах, блиндажах, на борту самолета.
Лаборатория поэта — мир. Степь и поле, роща и небо, скалистый берег и цветущий сад. В кабинете он приводит в систему свои мысли, изложенные в строках. В кабинете он оттачивает их, шлифует. И, может быть, отдыхает.
Я так думаю. И надеюсь, что не ошибаюсь. А у маститых, выдающихся поэтов кабинет становится еще и чуть ли не своего рода кунсткамерой. Чего только в нем нет! Да и немудрено, чтобы ничего не иметь за долгую творческую и полную событиями жизнь.
И я задался целью увидеть и познакомиться с обителью Расула Гамзатова. А было это много лет назад. Он принял меня с радушием, с мягкой и мудрой улыбкой. Явился я к нему неожиданно, раньше намеченного дня. В кабинете — поэтический беспорядок. Большой стол завален книгами, рукописями, раскрытой лежит записная книжка, на ней — ручка (что-то записывал до моего прихода), рядом стопка белоснежной мелованной бумаги. На полу, вдоль стены, — стопка книг. Беру в руки одну: толстая, увесистая,
прекрасно издана и оформлена.
— Второй том моих избранных сочинений, — пояснил Расул Гамзатович. — Совсем недавно выпустил Даггиз. Всего будет три тома. Это на русском языке. А на аварском вышел однотомник «Колыбель у камина».
Две стены кабинета занимали книжные полки. На одних — четкий ряд собраний сочинений мировых классиков. На других — рабочий беспорядок.
— Расул Гамзатович, а где же ряды Ваших книг? Что-то я их не могу найти…
(Он улыбнулся)
— Здесь, на полках — и свои, и не свои. Забирают у меня, просят. Отказать не могу. Из прежних книг почти ничего не осталось.
Салихат, дочь Расула Гамзатовича, подтвердила: недавно приобрела на книжном развале книгу отца, которая давно стала библиографической редкостью.
— У меня книги и в другой комнате, — говорит Расул Гамзатович. — Здесь не все… Там намного больше.
— Изданное на иностранных языках тоже просят?
— Да, как подарок.
— А на каких языках, кстати, выходили Ваши книги?
(Задумался. Потом медленно стал перечислять)
— На английском, французском, немецком, испанском, итальянском, турецком, арабском, болгарском, чешском, польском, венгерском, румынском, албанском, корейском, китайском, бенгальском, урду, фарси, финском, шведском, японском, монгольском, на всех языках республик бывшего Советского Союза… Да, чуть не забыл, на якутском, татарском, башкирском… Я к переводам отношусь равнодушно. Но отдельными переводными изданиями горжусь. Вот, к примеру, замечательный польский писатель Ежи Енджиевич перевел «Мой Дагестан», другой польский поэт Виктор Ворошильский собрал мою книгу (и он же переводчик), было приятно мне, когда перевели мои стихи албанский поэт Лазарь Силичи, болгарский поэт Радевский, поэтесса Рада Димитрова.
Конечно, приятно, когда твои произведения переводят на другие языки, — продолжает Расул Гамзатович, — но я от этого не в восторге. Ведь многие книги переводились по рекомендациям Союза писателей из политических, идеологических или иных соображений.
— Но разве не приятно, когда книги выходят на разных языках мира? Поэт становится известным.
— Мне неприятно, когда состоятельность поэта определяется количеством переводных книг. Среди них много бывает случайных. Если у тебя нет признания в Дагестане, никакие переводы не спасут от гибели поэта. У меня ведь тоже первые книги вышли в Москве и пошли разговоры, что переводчики мне многое делают. А поэтом я стал, когда аварцы признали, потом уже и Москва признала. Признанное произведение — это для меня праздник и счастье. Самая первая книга? (Задумывается). Я перевел поэму Александра Жарова «Керим». Это было в 1941 году. Она сейчас — библиографическая редкость. А первая своя, как плод раздумий, вышла на аварском языке в 1943 году. Мне было тогда двадцать лет. Называлась «Горячая любовь, жгучая ненависть». По сей день стихи из той книги поют наши певцы. Затем каждый год стали выходить мои книги.
В 1945 году я поехал учиться в Литературный институт имени Горького и здесь познакомился с будущими переводчиками Гребневым, Козловским, Липкиным, Снеговой, через них со Звягинцевой, Обрадовичем… В институте был первым дагестанцем. Читал на аварском языке свои стихи. Однажды руководитель семинара Павел Антокольский предложил студентам перевести «Дингир-Дангарчу». И лучший перевод оказался знаешь у кого? У Гребнева.
Самуил Маршак, прочитав книгу «Год моего рождения», пригласил меня к себе и сказал: из этой поэмы останется «Дингир-Дангарчу» (а «Дингир-Дангарчу» составлял часть поэмы).
В 1947 году Гребнев и Козловский приехали в Дагестан и благодаря им впервые в Махачкале вышла моя книга на русском языке «Земля моя». Ее обсуждали в Союзе писателей СССР, она получила хорошую оценку. В обсуждении приняли участие и выступили известные поэты Смеляков, Ошанин, Долматовский, наш Хашаев. По рекомендации Союза писателей, дополненная, она была издана в «Молодой гвардии» в 1948 году под названием «Песни гор». Тогда же Сергей Городецкий перевел мои небольшие стихотворения. Ты знаешь, наверное, что он был другом Сергея Есенина. Мне было странно и страшно зачастую: вот сижу рядом с друзьями Владимира Маяковского, Сергея Есенина… Я должен быть им ровней, достичь их высот…
— Но Вы и достигли.
— За поэму «Год моего рождения» я получил Сталинскую премию 3-й степени. Фадеев читал ее, она понравилась ему. Он сказал об этом Сталину, а Сталин рассудил по-своему: сначала старшему, а затем — младшему по возрасту. Отец получил в 1951году за 1950-й, у него была премия 2-й степени. Я получил в 1952 году за 1951-й. Мне было в ту пору двадцать девять лет.
Расул Гамзатович задумался, кажется, мысли его были где-то далеко, в тех годах, что остались за горами времени. А я осторожно, чтобы не потревожить, принялся оглядывать кабинет. На полках — книги. Под полками, за дверцами ящичков и шкафчиков — всевозможные награды. А их у него, на зависть многим, немало. Дипломы, ордена, медали. Очевидно, молодежь сегодня не знает, чем был награжден и чего удостоен патриарх поэзии. Попытаюсь перечислить, а если ошибусь или упущу что-то, да простит меня мой собеседник. Итак, международная премия «Лотос» (ее присуждали поэтам Азии и Африки), Международная премия Христо Ботева с медалью, премия Джавахарлала Неру, итальянская премия «Поэт XX века» за поэму «Хиросима». Золотая медаль Шолохова. Золотая медаль Фадеева. Награды Родины — четыре ордена Ленина, три ордена Трудового Красного Знамени, орден Октябрьской Революции, орден Дружбы, орден «За заслуги перед Отечеством» третьей степени, десятки медалей и еще звания Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии, лауреата Государственной премии СССР, лауреата Государственной премии России, лауреата Государственной премии Дагестана, лауреата премии имени Махмуда, имени Батырая…
— Награды не вскружили голову?
Расул Гамзатович прервал воспоминания, вернулся в кабинет, улыбаясь, ответил:
— Равнодушно принимал хвалу и хулу. И научился не оспаривать глупца, по совету 
Пушкина. Бывало, что награждали и за не самые лучшие произведения. Получал за имя. Из наград горжусь теми, которые получил за «Журавли», «Берегите друзей», «Последняя цена», «Горянка». Они были явлением не только в литературе, но и в жизни. По поэме «Горянка» поставлен балет. На поэму «Остров женщин» написана симфоническая музыка. В честь «Журавлей» воздвигнуты памятники в двадцати шести городах.
На стенах кабинета — картины, на некоторых из них, как говорят, печать времени. Одна из них — «Шамиль». Чувствую, Расул Гамзатович обрадовался, что я заметил ее. Портрет «Шамиля» ему подарил Павел Антокольский, а автор картины — дядя Антокольского, который был художником у Льва Толстого. В свое время (как говорится, в те незапамятные годы) Павел Антокольский был обвинен в космополитизме. Узнав об этом, Гамзат Цадаса велел сыну поехать в Москву: это твой учитель, сказал мудрый Гамзат Цадаса, ему сейчас тяжело, поезжай к нему. А в ту пору у Расула гостил Гребнев. С ним и поехал. Принял их Антокольский с радостью, в тот день были у него Самед Вургун и Микола Бажан. В завершение беседы Антокольский говорит: «Расул, у меня есть для тебя хороший подарок, дам, когда тебе исполнится пятьдесят лет». Но тут вмешалась его жена: «Мы не знаем, какой он будет в пятьдесят лет, подари сейчас». Вот так «Шамиль» из усадьбы Льва Толстого оказался у Расула Гамзатова. Редкая картина.
Рядом, ниже, портрет Гамзата Цадасы. Вышит шелком. Работа Гавриловой, известной махачкалинской мастерицы.
Тут же рядом картина «Шамиль с наибами» Халилбека Мусаясула.
В углу комнаты, на стене, — музыкальные инструменты. Поймав мой удивленный взгляд, Расул Гамзатович рассмеялся.
— Это чунгур Сулеймана Стальского. За год до смерти поэт подарил его Эффенди Капиеву. У Капиева чунгур висел в кабинете на стене. Он сравнивал чунгур с гнездом птицы. Когда мне исполнилось шестьдесят лет, Наталья Капиева преподнесла его мне, сказав: не найти более достойного дагестанца. Другой музыкальный инструмент — тоже чунгур — вручил мне джамаат, когда я получил премию имени Батырая. А кумуз мне подарил Казияу Али. Абуталиб оставил мне свою свирель…
Немалое восхищение вызвали у меня оригинальные работы, выполненные из дерева. Лань стоит, низко опустив голову, почти уткнувшись в землю. А мужчина с огромным торсом счастливо улыбается, высоко подняв руки. История первого подарка весьма оригинальна. Когда Расул Гамзатович был в Мали, в гостях у президента страны Модиба Кейты, поэту преподнесли живую лань. Но как возьмешь с собой живую? Вот и выполнили лань из ценной породы дерева. А фигурку мужчины он привез из Индии, называется — «Самый счастливый человек». Надо наслюнявить палец и коснуться живота мужчины, чтобы стать счастливым. Что Расул Гамзатович и сделал.
И снова картины, картины. Большое полотно «Полуденная молитва», подарок жены Патимат Саидовны, портрет Заремы работы Ильи Глазунова, миниатюры на японские, иранские темы. Фотографии с женой Патимат Саидовной и детьми.
— А Вас никто не рисовал?
— Глазунов хотел, но я не умею позировать. Тогда он сделал портрет Заремы. Лепил мой бюст Кербель. Очень хотел лепить Вучетич. Правда, удалось нарисовать мой портрет Салахову. И еще … (он весело смеется) — самыми лучшими и удачными я считаю карикатуры Кукрыниксов.
— Над чем Вы сегодня работаете?
(Задумчиво произнес)
— Решил поднять камень, который не мог поднять — «Дороги и годы». Книга будет состоять из нескольких частей. Первая часть — вступление. Вторая — «Черный ящик». Третья — «Третья жена». Четвертая — «Разговор с часами». Пятая — «Ласточка в Кремле» и так далее.
Сейчас вот смотрю и не пойму — Дагестан мой или чужой. Об этом думаю и пишу. Но времени не хватает, здоровья не хватает, денег не хватает, хотя любовь есть и таланта достаточно. Мысль бежит, а руки слабеют…
В кабинете Расула Гамзатова много солнца. Солнца полна голова.
В кабинете Расула Гамзатова добрая аура. Она как бы успокаивает, умиротворяет посетителя.
В кабинете Расула Гамзатова сидит человек, страдающий со своим народом, радующийся со своим народом, создающий славу своего народа и своего Дагестана.
Я уходил с подарком. На меня то и дело оглядывались прохожие: сейчас человек с книгой в руке в диковинку. Да, у меня в руке новая книга в семьсот пятьдесят страниц. Называлась она «Мой Дагестан. Конституция горца». С автографом: «Дорогому Феликсу с давней и нежной любовью. 25 марта 2001 года». И знакомая всем нам роспись ровная и четкая, (несмотря на годы) Расул Гамзатов.
