Наверное у реальности все-таки больше фантазии, нежели у литературы. Представьте себе 200 или 100 лет, или даже 50 лет назад такую картину: напротив Кремля, в художественном салоне вечером сидят москвичи, а лектор рассказывает им об истории и трагедии величайшего мирового памятника архитектуры — о Сирийской Пальмире. Трехчасовая увлекательная лекция сопровождается показом цветных слайдов. Но кто лектор?
А лектор – это праправнук легендарного наиба Хаджи-Мурата — профессор Московского архитектурного института — Никита Шангин!
— Уважаемый Никита Генович! Откуда у Вас столь глубокие знания о Сирии? Как бы Вы вкратце охарактеризовали прошлое, настоящее и будущее Сирии?
— Много лет я в качестве гида в свободное от работы время возил в Сирию туристические группы. Началось с того, что когда, в начале 90-х, рухнул «железный занавес» и появилась возможность своими глазами увидеть то, что мы изучали по истории искусства, архитектуры и градостроительства, она, эта возможность, далеко не всегда оказывалась подкрепленной материально. И тогда я стал предлагать свои услуги туристическим агентствам, поскольку уровень образования в моей almamater – Московском архитектурном институте, вполне позволял мне на приличном уровне рассказывать туристам об истории, искусстве и архитектуре Италии, Франции, Испании… Даже впервые оказавшись в Париже, Риме или Флоренции, я чувствовал там себя как дома. Так нас учили.
Плюс к этому надо сказать что программы, которые предлагали турагентства, зачастую, были составлены крайне непрофессионально. Люди,их разрабатывавшие, совершенно не думали о драматургии тура, плохо знали историко- художественный материал, нерационально распределяли время, закладывали бессмысленные длинные переезды, пропуская уникальные объекты и т.д. И я стал предлагать свои программы, где старался учитывать даже солнечный свет в то или иное время дня, для того чтобы туристы могли увидеть нужный объект в нужном освещении.
Так я сказал туроператорам, что меня привлекают страны Ближнего Востока, и что мне очень интересна Сирия, поскольку это настоящий перекресток цивилизаций. А еще потому, что в Сирии есть памятники того культурного пласта, который исчез в Европе. А именно, уже не античность, но еще не средневековье. И вот тут-то выяснилось, что сирийское турагентство «Адам- тревел» уже давно и настойчиво предлагает этим операторам сотрудничество в организации не челночно-рыночных, а именно историко-культурных туров. Но у них не находится никого, кто взялся бы за их разработку и проведение.Ну, никто толком не знает у нас, что это за,какая-то там, Сирия. Турцию знаем, Египет, — понятное дело, Израиль, — тут тоже все ясно. А Сирия, — это что?
Но вся прелесть была еще и в том, что и для меня эта страна тогда была «терраинкогнита». И тут мне говорят: — «Наскребешь 400$ на билет в Дамаск?». Ну, думаю, наскребу. Короче, говорят, тебя встретят в аэропорту, посадят в машину с русскоговорящим сопровождающим, и за неделю все тебе покажут. Строго говоря, показать все в Сирии и за месяц невозможно. Так что речь, конечно, шла лишь о самых, как говорится «шлягерных» объектах. А еще говорят, вот тебе путеводитель, который написали наши журналисты Дмитрий Осипов и Сергей Медведко, по мнению самих сирийцев, эта книга лучший путеводитель по их стране.
Вот так я впервые и попал в Сирию в феврале 1997 г. И влюбился в эту страну беззаветно.
И, конечно, чем больше я бывал в Сирии (а мне приходилось ездить туда по 2-3 раза в год), тем мои знания о ее истории и культуре становились глубже и объемнее. Что же касается прошлого, настоящего и будущего этой страны, то думаю, что кратко охарактеризовать все это вряд ли возможно. Могу лишь сказать, что недавно еще это была очень динамично развивающаяся, светская страна с очень приветливым, открытым народом и с совершенно потрясающей веротерпимостью. Я обрел в ней много по-настоящему близких мне людей, настоящих друзей. То, что сейчас там происходит, для меня это личная трагедия. Предсказывать будущее, — не моя специальность. Но, конечно, я надеюсь на лучшее, и при первой же возможности снова туда поеду.
— Просил бы Вас поведать об истории, величии и трагедии Пальмиры. Не намерены ли Вы написать книгу о Сирии? Ведь в России нет ни одной популярной книги о Сирии или из Сирии.
— В двух словах рассказать об этом невозможно. Лекция о Пальмире, которая возникла у меня как реакция на последние события, длится более 2-х часов. И люди слушают, не уходят, а потом еще и вопросы задают.
Сейчас мне предложили подготовить лекцию о христианской Сирии. Обязательно это сделаю, и уверяю вас – это будет сенсационный материал. Ведь мало кто знает, что Сирия – это часть Святой Земли и родина первой в истории православной церкви – Антиохийской. 10% населения Сирии (более 1.5 млн.) – христиане, и большинство из них православные. Сегодня именно они становятся в первую очередь жертвами черного интернационала, развязавшего в этой стране форменный геноцид. А сохранившиеся в Сирии памятники раннего христианства, такие например как монастырь Симеона Столпника 5 века, или базилика в Кальб – Лозе, тоже 5 века, – это воистину мировые сокровища. Но сейчас эти шедевры оказались непосредственно в зоне боевых действий. И что сейчас с ними, в каком они состоянии, информации практически нет. Меня это очень тревожит.
Строго говоря, Сирия заслуживает целого лекционного цикла. Это ведь не только античность. Это и Византия, и классическое исламское искусство, и грандиозные замки крестоносцев, по масштабам и красоте не уступающие лучшим европейским образцам…
Что касается книги, пока не знаю. Я вообще – то не писатель. Может быть когда-нибудь и созрею.
— Вы архитектор- практик или архитектор- теоретик? Или архитектор- реставратор? А может быть Вы поливалентный практикующий учёный архитектор? Хотелось бы знать о Вашей профессиональной работе и о Ваших научных исследованиях? В каких реставрационных работах принимали участие?
— Я не ученый, я чистый практик. Правда, сейчас я преподаю в МАрхИ, а в молодости, я 7 лет проработал в реставрационной организации. Принимал участие в реставрации дома Луниных на Суворовском бульваре, (там теперь музей искусств народов Востока) и в реставрации церкви Введения в Барашах. Кстати в двух шагах от нее сейчас находится представительство республики Дагестан.
Но в какой-то момент я понял, что, несмотря на то, что я очень люблю историю и архитектурное историческое наследие, реставрация – это не мое.
А потом более 17-ти лет работал в ЗАО «Курортпроект». Когда-то это был ведущий институт по проектированию объектов сферы отдыха и оздоровления. Но в 90-е годы от него осталось только название, и в нем проектировали уже все подряд. В частности 8 лет я отдал Большому театру, — был главным архитектором проекта его реконструкции. Это снова была та работа, которая мне очень близка, — сочетание старого и нового. Было очень трудно, но безумно интересно. И очень больно, что реализовано все далеко не так, как мы задумывали. Вмешалась политика и вечная наша беда – «не своруешь – не построишь». Так что Большой, к сожалению, я не могу отнести ни к своим большим (простите за тавтологию) творческим удачам, ни к своим любимым объектам.
А из того, что удалось сделать, моя любимая работа, — это Государственный Центр Современного Искусства на Зоологической улице. Это тот редчайший случай в архитектурной практике, когда на 100% удалось сделать так, как задумывалось. И вещь получилась такая, за которую не стыдно. За нее нам дали Национальную архитектурную премию «Хрустальный Дедал».
— Почему Вы выбрали своей профессией архитектуру?
— Я родился в Замоскворечье. Из окон нашей квартиры как на картине был виден Кремль, торжественная панорама Боровицкого холма. С другой стороны с балкона наискосок открывалась знаменитая Скорбященская церковь на Ордынке, которая никогда не закрывалась, и где периодически звонили колокола. А наш подъезд находился прямо напротив входа в Третьяковскую галерею, куда я за 10 копеек периодически забегал после школы, иногда, просто чтобы взглянуть на какое-нибудь любимое полотно. Наверное, эта атмосфера старой Москвы какое- то воздействие на меня – мальчишку оказывала. Плюс, я любил рисовать, и в детстве очень любил русские сказки. Особенно книжки с иллюстрациями Билибина. В общем, с малых лет в меня как-то органически проникала эта эстетика Древней Руси, которая развилась в тягу к ее истории и архитектуре. А еще в школьные годы мой русский дед Николай Петрович Белов возил меня по древнерусским городам, как он говорил «по Святым местам». И эти поездки остаются для меня самыми счастливыми воспоминаниями моего детства.
— Ну, а где-то в седьмом классе мой приятель – сосед, с которым мы гоняли в футбол во дворе, и у которого мама была архитектором, позвал меня сходить за компанию в Дом архитекторов на лекцию для школьников. Одному ему туда идти было скучно. В результате он там больше не появился, а я так там и остался.
-Вы — коренной москвич, родились напротив Кремля. Как Вы оцениваете прошлое, настоящее и будущее московской архитектуры?
— Прежде всего, хотелось бы раскрыть такое понятие как «исторический город». Это город, в облике которого определяющую роль играет его историческое архитектурное наследие. Таковыми, на сегодня, безусловно, являются Венеция, Флоренция, Толедо, Брюгге, Дубровник и многие другие малые и средние города Европы. Из мегаполисов наверное, это, прежде всего, Прага. Так вот, на рубеже 19-20 веков Москва была уникальным, потрясающим по красоте историческим городом, подлинным шедевром градостроительства, ни в чем не уступавшим ни Флоренции, ни Праге. Главное, что тогда в Москве сохранялось гармоничное масштабное соотношение пространственных доминант (башен, колоколен, куполов) и рядовой застройки. При этом малый уровень этажности сохранял пластику выразительного московского рельефа, знаменитого семихолмия.
Сегодня Москва, — это уже не исторический город, а город с памятниками архитектуры. Чувствуете разницу? Дело даже не в том, что исчезла цельность исторической городской ткани. Главное, что радикально поменялся масштаб пространства города, полностью исчез его исторический силуэт. От того, что когда-то было роскошной цельной мозаикой, остались фрагменты, осколки, сами по себе, зачастую, прекрасные, но, как правило, находящиеся во «враждебном» окружении. Посмотрите на замечательную церковь 17 в. в начале Нового Арбата, визуально «раздавленную» многоэтажным корпусом 60-х годов. Таких примеров – пруд пруди. А ведь памятник архитектуры, — это не только его физический объем, но и «среда его обитания».
Ну а что касается будущего, то теперь уже о приоритете исторического наследия говорить сложно. Надо просто профессионально делать качественную архитектуру, развивать качественную городскую среду. Но, конечно, те еще многочисленные осколки великой исторической мозаики, каковой когда – то была Москва, должны быть бережно сохранены.
— Многие в Дагестане выражают недовольство реставрационными работами в крепости Дербента. К Вам не обращались с предложением принять участие в этой исторически ответственной работе?
— На это мне трудно что-либо ответить, поскольку я, к сожалению, не в теме. В Дербенте мне пока еще побывать не удалось. Надеюсь, в свой ближайший приезд в Дагестан эта моя давняя мечта осуществится, и тогда мы сможем с Вами обменяться впечатлениями.
— С какого возраста Вы узнали о своём легендарном предке? И каким Вы его представляете? Сохранилось ли что-то материальное в память о прапрадеде? Были ли какие-либо трудности в жизни с таким именитым родством?
— О своем прапрадеде я знаю с тех пор как помню себя. Конечно, мне, прежде всего, о нем рассказывала моя бабушка Умма Муратовна Хаджи-Мурат, — внучка легендарного наиба. И рассказывала она так ярко, что моей маме, правнучке Хаджи-Мурата, тогда особенно и добавлять было нечего. Конечно, бабушка отлично знала повесть Льва Николаевича Толстого, о ее деде, но рассказывала о нем по-своему. Хотя она родилась через 53 года после гибели Хаджи-Мурата, и не могла знать его. А то, что она мне рассказывала, это были, конечно,семейные и народные предания. Но когда я прочитал повесть Толстого о моем предке, очень многое из того, о чем говорили дома, совпало с тем, что было написано Львом Николаевичем.
Каким я его себе представляю? – Однозначно таким, каким его изобразил в своих великолепных иллюстрациях к повести Толстого художник Евгений Евгеньевич Лансере. Он ведь, прежде чем приступить к работе над этими иллюстрациями, приезжал в Дагестан, много писал с натуры — собирал материал и по-настоящему проникся духом гор. Есть среди его дагестанских работ и этюд гуашью, на котором изображена моя бабушка в национальном костюме. Он так и подписан – «Внучка Хаджи-Мурата». Сейчас этот этюд хранится в музее Толстого на Пречистенке. Дело в том что, будучи в Дагестане, Лансере подолгу жил в доме бабушкиного деда по ее маме Исилява Хизроева. Бабушке тогда было лет 7, и она хорошо запомнила художника.
Именно Лансере, вместе с дядей бабушки Магомет-Мирзой Хизроевым, уговорили ее маму (отца тогда в живых уже не было) отправить дочку учиться в Россию. Видно ему приглянулась бойкая и сообразительная девчушка. А может быть он уже тогда, со свойственной большому художнику интуицией, разглядел в этой девочке огромную силу воли и истинно хаджи-муратовский характер, благодаря которому она, несмотря на всю косность тогдашних традиций, смогла стать первой из горянок женщиной – врачом. Да еще и вышла замуж за русского, что и по нашим временам редкость.
Из исторических раритетов, связанных с Хаджи-Муратом, у бабушки хранились его четки и деталь уздечки с серебряными бляшками. Но в 70-е годы бабушка отдала их в музей Толстого. Думаю, она поступила правильно.
На счет того, каково жить с таким именитым родством, должен сказать, что у нас дома никакого культа Хаджи-Мурата никогда не было. Было и есть огромное уважение к его памяти и чувство ответственности за это родство. Во всяком случае в трудные минуты, я всегда стараюсь вспомнить то, что мой предок рассказывал Лорис Меликову, как он смалодушничал, когда убивали его молочных братьев – сыновей последнего хана Хунзаха, и потом всю жизнь помнил об этом малодушии. Ну а о том, повлияло ли это родство на мою карьеру, — да нет, никак. Прежде всего, я ведь все-таки Шангин. Это фамилия моего сибирского деда с папиной стороны. И вообще у нас в семье не принято на каждом углу кричать, что мы родня герою повести Толстого. Известность нашего предка – это его заслуги, а не наши.
— Хотелось бы узнать и о Ваших родителях, бабушках и дедушках.
— Прежде всего, должен сказать, что мама совсем недавно завершила работу над книгой о нашем родословии. Книга называется «Непридуманная сага. Рассказы о родословии и истории семьи». В ней она подробно рассказывает обо всей нашей родне и с маминой и с папиной стороны. Не обошла мама вниманием и родословие наших с сестрой супругов, и даже супругов своих внуков. Конечно, значительный раздел маминой книги посвящен Дагестану. Так что исчерпывающие ответы на этот вопрос содержатся в этой книге, но поскольку она еще не издана, постараюсь коротко ответить.
Мои родители родились в Москве. Они учились на биофаке МГУ. Там и познакомились.Еще в молодости они расстались, мне тогда было 9 лет, а сестре 6.
Папа Ген Никифорович Шангин-Березовский, доктор наук и известный автор в кругу бардовской песни. Наиболее известная из его песен – «Несмеяна» (…Не грусти и не плач, как царевна Несмеяна…), которая в 60-е годы звучала и в электричках и по радио. Папино имя Ген, — это имя-творчества 30-х годов, когда модно было давать необычные имена. Не думаю, что назвав так своего сына, его родители думали о науке генетике, но в результате он стал именно генетиком. Папа умер довольно рано. Отношения с папой и его новой семьей я всегда поддерживал. У меня, кроме родной, еще 4 сводных сестры. Все мы очень дружим.
Мои дедушка и бабушка с папиной стороны, — сибиряки. Дедушка Никифор Иванович Шангин, родился на Алтае в коми–зырянском селе Тогул. Его предки переселись из камского Приуралья на Алтай где-то в 17 в. А бабушка Зинаида Феоктистовна Березовская родом из Омска. В ее роду смешались сибирские казаки, татары, казахи и польские ссыльные. От последних, участников польского восстания 1830 г. и ее польская фамилия. И дедушка, и бабушка были военврачами. Дедушка Ника (как мы с сестрой его звали) был гигиенистом. Мне он запомнился как добрейший, огромнейшей души человек. Во время войны, несмотря на все свои требования отправить его на фронт, прослужил руководителем курсов подготовки санинструкторов. А бабушка Зина в те годы руководила фронтовым военно-полевым госпиталем. В 50 — 60-е годы главным делом ее жизни был дом-музей ее отца сибирского писателя-большевика Феоктиста Алексеевича Березовского. Теперь этого музея нет. Не стало бабушки, — не стало и музея.
Моя мама, Леонора Николаевна Москаленко (по второму мужу) кандидат биологических наук. Мамин муж, Геннадий Владимирович Москаленко, родом из Саратова. Всю жизнь он проработал в институте НИИСчетМаш, конструктором ЭВМ. Мы с сестрой сразу же приняли дядю Гену, как родного, и очень к нему привязались. Сестра, будучи младше меня, так просто считает его своим папой.
Я уже говорил, что мама, — правнучка Хаджи-Мурата, т.е. наполовину аварка, а папа у нее русский. Дедушка со стороны мамы — Белов Николай Петрович, родом из самой сердцевины Руси, — Судогодский уезд Владимирской губернии. Это, говоря словами Высоцкого, «в заповедных и дремучих страшных муромских лесах». Дедушка был инженером – строителем. В войну служил в полевом инженерно-строительном управлении Волховского, потом Карельского и 1-го Дальневосточного фронтов. Строил дороги, колонные пути, наводил мосты и переправы. А после войны остался в армии. Дослужился до звания полковника.
Ну а бабушка Умма, она была, конечно, самой яркой и неординарной личностью в нашей семье. Масштаб ее личности не только в том, что она, как я уже говорил, первая женщина-врач в Дагестане. Причем врач от Бога. Ее коллеги говорили, что они не помнят ни одного не точного диагноза, который бы она поставила.И при этом, при всей ее мягкости и душевной теплоте, характер у нее был железный. Там, где было необходимо, она проявляла истинно хаджи – муратовскую стойкость и мужество. Судите сами…
38-й год. Репрессии. Травят наркома здравоохранения Дагестана Михаила Григорьевича Кумаритова. По жутким инквизиторским сценариям того времени, прежде чем отправить известного человека в «зазеркалье», устраивались гнусные спектакли его общественного осуждения. И вот в Махачкале проходит такое собрание, на котором заранее подготовленные статисты осуждают Кумаритова. Бабушка слушает – слушает, а потом берет слово, да так говорит о Михаиле Григорьевиче, что весь сценарий «общественного осуждения» разлетается в щепки. После нее и другие порядочные люди перестают отмалчиваться. В общем, тогда Кумаритов остался в живых. К сожалению, потом он пропал без вести на войне. Правда бабушке тогда пришлось хватать маму в охапку, и уносить из Дагестана ноги.
Но кем была бабушка для дагестанцев, я отчетливо увидел, когда ее не стало, и мы с мамой по ее завещанию привезли ее хоронить на родину. Я был просто потрясен, когда выйдя на трап самолета, увидел перед собой черную от траурных платков массу людей, встречавших нас. И, как я понимаю, там были не только родственники, но и люди нам не знакомые, но посчитавшие необходимым прийти и отдать последний долг внучке наиба и первой в Дагестане женщине – врачу.Думаю, что Хаджи-Мурат гордился бы своей внучкой.
— Расскажите, пожалуйста, о супруге, детях и внуках. Чем они занимаются? Они тоже знают о своём легендарном предке?
— Моя жена Селихова Татьяна Георгиевна родилась в Одессе. Ее мама из рода русских купцов – старообрядцев, а папа – немецкий антифашист-коминтерновец. Таня режиссер – документалист. На ее счету более двух десятков документальных фильмов, некоторые из которых имели серьезный общественный резонанс. Так, ее фильм «Санкт Петербург. Сумерки нового века» о судьбе архитектурно – исторического наследия города на Неве в 21 в., личным распоряжением тогдашнего мэра СП госпожи Матвиенко был отправлен на полку, как «несвоевременный». Тем не менее, он пробился к зрителю через интернет. Нам звонили питерские друзья и говорили, что фильм набирает по 15000 просмотров в день.Смею думать, что свою лепту в то, что в Санкт Петербурге не был таки возведен «газоскреб», танин фильм тоже внес.
— Что касается остальных побегов на нашей русской ветви потомков Хаджи- Мурата, то уж так получилось, что хотя она и начинается с его младшего сына, тоже Хаджи-Мурата, но дальше идет уже по женской линии, — бабушка, потом моя мама. Четвертое поколение – это мы с сестрой Ксенией. Ксения во втором браке замужем за англичанином и сейчас живет в Англии в графстве Ланкашир. Там она преподает английский язык мигрантам. Ланкаширцы про нее говорят, что это та русская, которая лучше нас говорит по-английски. Действительно, у Ксюши классический английский, а диалект, на котором говорят ее соседи, весьма далек от литературной нормы. В России живут ее взрослые дети от первого брака, — сын Михаил (врач-ветеринар) и дочь Лидия (индивидуальный предприниматель). У меня одна дочь – Маша. Она юрист – специалист по международным контрактам. Вообще мы никак не могли понять, когда Маша перестанет учиться. Сначала она закончила ИнЯз, отделение международной экономики, и, параллельно, Ипполито-Ивановский музыкальный колледж по классу фортепиано. А потом сразу же заочно поступила на юридический. Владеет четырьмя языками.
Ну а в шестом поколении нашей ветви, пока одни девчонки. У Маши две дочки – Даша и Кира, у Лиды дочь Мирослава и у Миши дочь Айрис. Миша с мамой его дочери расстался, и теперь они, мама и дочь, живут в США. Поэтому и имя у девочки американское. Знал бы наш пращур как разбросает по свету его потомков!
Как видите, представительницы прекрасной половины человечества в русской ветви потомков Хаджи-Мурата явно преобладают. Из мужчин только двое, — я и племянник. Правда время еще есть, как знать, может быть и в 6-м поколении появится маленький Хаджи- Муратик? Мне, конечно, этого очень бы хотелось.
Так уж получилось, что из-за сдвига в поколениях (53 года между гибелью Хаджи-Мурата и рождением бабушки Уммы) на сегодня именно русские потомки легендарного наиба являются его ближайшими генетическими родственниками. Конечно, наши дети и внуки знают о своем легендарном предке. Но, повторяю, все мы воспринимаем это родство не как повод для гордости, а как ответственность.
— Вместе с супругой Татьяной Селиховой Вы написали сценарий для документального фильма «Наиб Хаджи- Мурат. Русская ветвь». Какая помощь Вам необходима для реализации этого исторически значимого проекта? Ваш электронный адрес для обращения к Вам спонсоров?
— Мысль снять документальный фильм о Хаджи-Мурате и его русских потомках возникла, когда в московском Представительстве Республики Дагестан узнали о нашей семье и познакомились сначала с мамой, а потом со мною и с Таней. Сначала думали просто записать с мамой видео-интервью. Потом стало ясно, что тема настолько богата и действительно социально значима, что одним интервью не обойтись. Тем более, что режиссер фильма, погруженный в материал уже имеется. Пока все, что делается, делается в порядке творческой инициативы. И мы очень признательны сотрудникам отдела СМИ дагестанского представительства и его администрации за бескорыстное сотрудничество в этом проекте. Но, конечно, главный вопрос любого кинопроекта, — это финансирование. Без него все останется на уровне хом-видео. Поэтому мы, конечно, надеемся на появление спонсоров. Мой электронный адрес: arch. shangin@yandex.ru
— Были ли Вы в Дагестане и когда ещё собираетесь посетить сакли и аулы, связанные с судьбой Ваших именитых предков?
— К сожалению, последний раз я был в Дагестане в конце 80-х, когда хоронил бабушку. Потом, как-то все не складывалось, да и времена на Северном Кавказе были не очень располагающие к путешествиям. Планируем поехать в Дагестан в этом году, тем более, что повод более чем серьезный – 200-летие Хаджи-Мурата. Надеюсь, что заодно во время этой поездки удастся пополнить видеоматериал и для нашего фильма.
— Поступают ли в Московский Архитектурный институт молодые люди из Дагестана? Сложно ли учится в Вашем институте? Какими качествами должен обладать архитектор? И чтобы Вы посоветовали тем,кто выбирают профессию архитектора и строителя?
— Конечно, в МАрхИ дагестанцы учатся. Правда, у меня пока студентов – дагестанцев не было, надеюсь будут. А в свое время со мной на одном курсе учился Курбан-Магомед Каримов, который впоследствии стал замечательным дагестанским архитектором. Всем в Дагестане известна его прекрасная работа – мемориальный комплекс «Ватан».
Учиться в архитектурном институте, конечно, сложно, но очень интересно. Все-таки мало где еще студенты получают столь обширное и синтетическое образование, как в нашей профессии. Предупреждают буквально все от истории искусства, рисунка, живописи и скульптуры до сопромата. Не случайно примерно половина наших выпускников находит себя не в архитектурном проектировании, а в массе смежных, и не очень смежных, но творческих профессий. Достаточно перечислить лишь часть известных людей не архитекторов закончивших МАрхИ: — Ирина Архипова, Андрей Вознесенский, Георгий Данелия. А со мной на курсе учились известный певец, поэт и композитор Андрей Макаревич и драматург Михаил Бартенев.
Что касается качеств, необходимых архитектору, то в первую очередь я назвал бы способность к пространственному мышлению. Это умение мысленно видеть свой объект как 3D – модель и снаружи и изнутри. Для нас это так же необходимо как абсолютный слух для музыкантов. Ну а тем, кто хочет стать архитектором, я бы сказал то же, что мне когда-то сказал один из моих любимейших учителей Вадим Григорьевич Макаревич (отец Андрея Макаревича). Он, когда я сдал ему экзамен, сказал примерно так: -«…Хочу пожелать тебе, чтобы у тебя были в хорошем смысле «злые» глаза. Это значит, что надо постоянно, даже на уровне подсознания, анализировать свои зрительные впечатления от окружающего пространства. Что нравится, и почему. Что не нравится, и почему. И что надо сделать, чтобы исправить то, что не нравится. Если это у тебя войдет в привычку, архитектор из тебя получится…»
— Были ли Вы знакомы с выдающимся архитектором, профессором Московского архитектурного института, почётным членом Российской Академии архитектуры и строительных наук, автором проекта канала имени Москвы, ВДНХ, Всесоюзного электротехнического института, Дома Радио, здания Аварского театра в Махачкале, — автором капитальной монографии «Старинный аварский дом и его судьба», лауреатом Государственной премии РФ Г.Я. Мовчаном?
— Геннадия Яковлевича Мовчана, конечно же, я знаю и глубоко уважаю. Но сказать, что я был с ним знаком, не могу, потому что учился у другого Мастера, — Степана Христофоровича Сатунца, который с Мовчаном, кстати, был очень дружен. В те годы я был просто студентом, и не самым заметным. Так что Геннадия Яковлевича я знал, а он меня нет.
— Почему стало возможным установление в Москве памятника живому Жириновскому? Разве это не унижает Москву и москвичей?
— Каких только чудес не случается в наши дни. И, зачастую, на мой взгляд чудес позорных. Вот памятника Дмитрию Сергеевичу Лихачеву что-то не ставят.
-Какую черту характера Вы чувствуете в себе от великого предка?
— Пожалуй, чрезмерно обостренное чувство справедливости и собственного достоинства.
— Ваш девиз жизни?
— Никогда об этом не задумывался.
Беседовал
Магомед Абдулхабиров
