Гаджиев Расул Раджабович – участник Великой Отечественной. Прошел по дорогам войны путь от рядового солдата до заместителя командира гвардейского стрелкового полка по политчасти. Был участником важнейших военных операций: Сталинградской битвы, боев на Курской огненной дуге, освобождения Украины и ее промышленных центров — Харькова, Полтавы, Запорожья, Умани, форсирования Днепра и Корсунь-Шевченковского сражения. Затем участвовал в освобождении ряда Балканских стран — Трансильвании, Австрии, Венгрии, Чехословакии.
В воспоминаниях фронтовика раскрывается величие исторического подвига многонационального советского народа, мужество и героизм бойцов, вынесших основную тяжесть борьбы с гитлеровскими захватчиками.
В СТАЛИНГРАДЕ
Получив новое пополнение, наша бригада в районе Сталинграда в ночь на 13 ноября начала переправу на катерах. Немцы методически обстреливали район переправы. Вокруг наших катеров поднимались фонтаны разрывов. Над нами постоянно висели тысячи осветительных ракет. На моих глазах справа по борту в результате прямого попадания взорвался катер. Оставшиеся в живых бойцы были немедленно подняты на другие катера. Минута, вторая, третья… Гитлеровцы усилили и без того ужасающий огонь по каравану маленьких суденышек. Казалось, Волга вышла из берегов и своими волнами бросала катера, словно скорлупки в водовороте. Но мы упрямо приближались к западному берегу города, который поклялись отстоять во что бы то ни стало.
Последние усилия — и вот мы на Сталинградской земле, в районе метизного завода у Мамаева Кургана.
Как известно, бои на подступах к Сталинграду и в самом городе продолжались около шести месяцев. Бои шли за каждый дом, за отдельные этажи и даже комнаты. Бывало, сидишь в полуразрушенной квартире и слышишь за стеной немецкую речь. Любое передвижение в такой обстановке было сопряжено со смертельной опасностью.
Представьте себе цех метизного завода, одна половина которого занята гитлеровцами, а другая — нашими частями. Каждый оружейный выстрел в огромном пустом помещении казался артиллерийским залпом, и мы глубже зарывались в землю. Вот в такой обстановке приходилось вести не только бои, но и политработу, доставлять корреспонденцию, кормить бойцов.
Однажды ночью во время затишья, я со своим ординарцем Кравцовым пробирался к пулеметчикам, находившимся в 15-20 метрах от немцев. Они находились под полом цеха, прорубили в его стене окно, установили пулемет и косили каждого, который осмеливался поднять голову. Мы ползком добрались до огневой точки. Я провел беседу с бойцами и собирался оставить огневую точку, как в это время около от меня взорвался артиллерийский снаряд. Взрывной волной я был отброшен в сторону. Очнувшись, я почувствовал в правой ноге тепло разлившейся крови. Мой ординарец, с трудом взвалив меня на спину, понес к командному пункту.
Немцы постоянно вели огонь трассирующими пулями. Рискуя жизнью, Кравцов всячески старался прикрыть меня своим телом. Это был поистине акт самопожертвования. Я до сих пор преклоняюсь перед мужеством этого простого русского парня, вынесшего меня из зоны обстрела. Помню, мне тогда показалось, что я поступаю нечестно и бесчеловечно в отношении своего ординарца, ради меня рисковавшего собственной жизнью, и я всячески старался делать то же самое. Так, прикрывая друг друга, мы добрались до командного пункта. Досада овладела мной. Не успели как следует вдохнуть фронтового дыма, как оказался на носилках. Я просил командование бригады не направлять меня через Волгу, а оставить в медсанбате.
Рана чепуховая. Скоро заживет, пытался я убедить начальника политотдела, но тот был неумолим.
— Подлечитесь и вернетесь. Медсанбат и без того забит раненными, — сказал он.
Меня принесли на носилках к переправе. Шел сильный снег. По реке пошел лед, переправа не действовала. Я пролежал на берегу свыше двух часов. Ледоход усилился. Это вселяло надежду на возвращение в часть. И действительно, вскоре бойцы подняли носилки и вернулись в медсанбат. Я остался в Сталинграде.
ОСКОЛОК НА ПАМЯТЬ
Старший сержант Кочетков, служил в нашем батальоне командиром станкового пулемета «Максим». Бесстрашный и инициативный был боец. Случилось это в Сталинграде, где кровопролитные бои шли за каждый квартал, каждый этаж, каждый дом. Между нами и немецкими позициями проходила железная дорога. Высокая насыпь мешала обзору. Кочетков выдвинул идею: вырыть в насыпи траншею и установить там пулемет. Получив «добро», бойцы принялись за работу. Земля трудно поддавалась, успела примерзнуть.
Немцы открыли минометный огонь. Когда траншея была готова и оставалось только установить пулемет, прямым попаданием мины его буквально разворотило. Пулеметчик и его товарищ были ранены. У Кочеткова было ранение в руки и в лицо. Обоих отправили в медсанбат. При осмотре у них обнаружили и ожоги. Врачи пришли к заключению, якобы бойцы занялись членовредительством с тем, чтобы уйти с занимаемой позиции. Обоим грозило разбирательство и суровый приговор. А это было время, когда в войска поступил приказ наркома обороны «Ни шагу назад!», в котором четко говорилось, что паникеры, трусы и дезертиры должны расстреливаться на месте. Пятно ложилось на весь батальон. Надо было действовать, чтобы спасти невинных бойцов, а в этом я не сомневался. В землянку ко мне зашел уполномоченный контрразведки старший лейтенант Шиляев и сказал, что нужна моя письменная санкция на расстрел Кочеткова и его товарища.
— Они не признают себя виновными: все отрицают, — заявил с возмущением Шиляев.
— И будут отрицать! Они не виновны, — ответил я. — Кстати, а вы были на месте происшествия?
-В этом нет необходимости.
— Послушайте, старший лейтенант, сказал я, задыхаясь от волнения. — Скорее вы получите мой труп, чем санкцию на расстрел отважных и смелых людей!
Когда я Шиляеву предложил идти к траншее, он отказался. Но я настоял на том, чтобы провели дополнительный медосмотр. И я там присутствовал. Врач извлек пинцетом из десны Кочеткова минный осколок. Я показал его Шиляеву. Только тогда тот заявил, что инцидент следует считать исчерпанным.
Когда Кочетков поправился и вернулся в часть, я отдал осколок ему со словами:
-Берегите его! Этот вражеский осколок вам обоим спас жизнь.
НА МОГИЛЕ КОМАНДИРА
Был у нас отважный командир полка гвардии подполковник Иван Георгиевич Ефремов. В Сталинграде он пришел к нам лейтенантом, командовал ротой. Затем командовал полком. Боевой и решительный командир. Погиб за 8-10 дней до Великой Победы над фашистской Германией.
Было это в Чехословакии, в конце апреля, в ясный солнечный день. Выехал он на передовую, созвал командиров батальонов, батарей и дивизионов с тем, чтобы поставить перед ними задачи по наступлению. Сидел верхом на лошади. Развернул оперативную карту. Такие же карты были и у командиров частей и подразделений полка. В это время буквально в пяти метрах от собравшихся разорвался артиллерийский снаряд. Осколками убило И.Г.Ефремова, ранило двух командиров и несколько лошадей. Командир полка не успел и слова сказать. Осколок попал ему в голову и он буквально свалился с лошади бездыханным.
Для нас это была тяжелая утрата. Это был уже четвертый командир полка, которого мы потеряли в боях. Убитого подобрали, раненых отослали в санчасть. В тот же день мы Ефремова похоронили.
После окончания войны мы маршем возвращались на Родину. Проходили мы недалеко от места захоронения командира. Свернули с марша, чтобы всем полком посетить могилу, отдать дань памяти своему боевому другу, у меня в блокноте случайно сохранился текст мемориальной надписи, оставленный на его могиле.
Вот он: «Нашему незабвенному боевому командиру гвардии подполковнику Ефремову И.Г. Великая победа советского народа над фашистской Германией, за которую ты так мужественно и храбро сражался и отдал свою прекрасную жизнь, нами одержана. Возвращаясь с Победой на Родину и прощаясь с твоей могилой, личный состав полка клянется пред твоей светлой памятью высоко держать честь и достоинство советского гвардейца. Не жалея ни сил, ни самой жизни славить могущество советской отчизны.
Прощай наш боевой друг и командир!»