Гаджиев Расул Раджабович – участник Великой Отечественной. Прошел по дорогам войны путь от рядового солдата до за­местителя командира гвардейского стрелкового полка по политчасти. Был участником важнейших военных операций: Ста­линградской битвы, боев на Курской огненной дуге, освобождения Украины и ее промышленных центров — Харькова, Полтавы, Запорожья, Умани, форсирования Днепра и Корсунь-Шевченковского сражения. Затем участвовал в освобождении ряда Бал­канских стран — Трансильвании, Австрии, Венгрии, Чехословакии.

В воспоминаниях фронтовика раскрывается величие исторического подвига многонационального советского народа, муже­ство и героизм бойцов, вынесших основную тяжесть борьбы с гитлеровскими захватчиками.

В СТАЛИНГРАДЕ

Получив новое пополнение, наша бригада в районе Сталинграда в ночь на 13 ноября начала переправу на катерах. Немцы методически об­стреливали район переправы. Вокруг наших ка­теров поднимались фонтаны разрывов. Над нами постоянно висели тысячи осветительных ракет. На моих глазах справа по борту в результате пря­мого попадания взорвался катер. Оставшиеся в живых бойцы были немедленно подняты на дру­гие катера. Минута, вторая, третья… Гитлеровцы усилили и без того ужасающий огонь по каравану маленьких суденышек. Казалось, Волга вышла из берегов и своими волнами бросала катера, слов­но скорлупки в водовороте. Но мы упрямо при­ближались к западному берегу города, который поклялись отстоять во что бы то ни стало.

Последние усилия — и вот мы на Сталинград­ской земле, в районе метизного завода у Мама­ева Кургана.

Как известно, бои на подступах к Сталинграду и в самом городе продолжались около шести ме­сяцев. Бои шли за каждый дом, за отдельные эта­жи и даже комнаты. Бывало, сидишь в полуразру­шенной квартире и слышишь за стеной немецкую речь. Любое передвижение в такой обстановке было сопряжено со смертельной опасностью.

Представьте себе цех метизного завода, одна половина которого занята гитлеровцами, а дру­гая — нашими частями. Каждый оружейный вы­стрел в огромном пустом помещении казался ар­тиллерийским залпом, и мы глубже зарывались в землю. Вот в такой обстановке приходилось ве­сти не только бои, но и политработу, доставлять корреспонденцию, кормить бойцов.

Однажды ночью во время затишья, я со своим ординарцем Кравцовым пробирался к пулемет­чикам, находившимся в 15-20 метрах от немцев. Они находились под полом цеха, прорубили в его стене окно, установили пулемет и косили каж­дого, который осмеливался поднять голову. Мы ползком добрались до огневой точки. Я провел беседу с бойцами и собирался оставить огневую точку, как в это время около от меня взорвался артиллерийский снаряд. Взрывной волной я был отброшен в сторону. Очнувшись, я почувствовал в правой ноге тепло разлившейся крови. Мой ор­динарец, с трудом взвалив меня на спину, понес к командному пункту.

Немцы постоянно вели огонь трассирующи­ми пулями. Рискуя жизнью, Кравцов всячески старался прикрыть меня своим телом. Это был поистине акт самопожертвования. Я до сих пор преклоняюсь перед мужеством этого простого русского парня, вынесшего меня из зоны обстре­ла. Помню, мне тогда показалось, что я поступаю нечестно и бесчеловечно в отношении своего ординарца, ради меня рисковавшего собствен­ной жизнью, и я всячески старался делать то же самое. Так, прикрывая друг друга, мы добрались до командного пункта. Досада овладела мной. Не успели как следует вдохнуть фронтового дыма, как оказался на носилках. Я просил командова­ние бригады не направлять меня через Волгу, а оставить в медсанбате.

Рана чепуховая. Скоро заживет, пытался я убе­дить начальника политотдела, но тот был неумо­лим.

— Подлечитесь и вернетесь. Медсанбат и без того забит раненными, — сказал он.

Меня принесли на носилках к переправе. Шел сильный снег. По реке пошел лед, переправа не действовала. Я пролежал на берегу свыше двух часов. Ледоход усилился. Это вселяло надежду на возвращение в часть. И действительно, вскоре бойцы подняли носилки и вернулись в медсанбат. Я остался в Сталинграде.

ОСКОЛОК НА ПАМЯТЬ

Старший сержант Кочетков, служил в нашем батальоне командиром станкового пулемета «Максим». Бесстрашный и инициативный был боец. Случилось это в Сталинграде, где крово­пролитные бои шли за каждый квартал, каждый этаж, каждый дом. Между нами и немецкими позициями проходила железная дорога. Высо­кая насыпь мешала обзору. Кочетков выдвинул идею: вырыть в насыпи траншею и установить там пулемет. Получив «добро», бойцы принялись за работу. Земля трудно поддавалась, успела примерзнуть.

Немцы открыли минометный огонь. Когда траншея была готова и оставалось только уста­новить пулемет, прямым попаданием мины его буквально разворотило. Пулеметчик и его то­варищ были ранены. У Кочеткова было ранение в руки и в лицо. Обоих отправили в медсанбат. При осмотре у них обнаружили и ожоги. Врачи пришли к заключению, якобы бойцы занялись членовредительством с тем, чтобы уйти с зани­маемой позиции. Обоим грозило разбиратель­ство и суровый приговор. А это было время, когда в войска поступил приказ наркома обороны «Ни шагу назад!», в котором четко говорилось, что паникеры, трусы и дезертиры должны расстре­ливаться на месте. Пятно ложилось на весь ба­тальон. Надо было действовать, чтобы спасти невинных бойцов, а в этом я не сомневался. В землянку ко мне зашел уполномоченный кон­трразведки старший лейтенант Шиляев и сказал, что нужна моя письменная санкция на расстрел Кочеткова и его товарища.

— Они не признают себя виновными: все отри­цают, — заявил с возмущением Шиляев.

— И будут отрицать! Они не виновны, — ответил я. — Кстати, а вы были на месте происшествия?

-В этом нет необходимости.

— Послушайте, старший лейтенант, сказал я, задыхаясь от волнения. — Скорее вы получите мой труп, чем санкцию на расстрел отважных и смелых людей!

Когда я Шиляеву предложил идти к траншее, он отказался. Но я настоял на том, чтобы провели дополнительный медосмотр. И я там присутство­вал. Врач извлек пинцетом из десны Кочеткова минный осколок. Я показал его Шиляеву. Только тогда тот заявил, что инцидент следует считать исчерпанным.

Когда Кочетков поправился и вернулся в часть, я отдал осколок ему со словами:

-Берегите его! Этот вражеский осколок вам обоим спас жизнь.

НА МОГИЛЕ КОМАНДИРА

Был у нас отважный командир полка гвардии подполковник Иван Георгиевич Ефремов. В Ста­линграде он пришел к нам лейтенантом, коман­довал ротой. Затем командовал полком. Боевой и решительный командир. Погиб за 8-10 дней до Великой Победы над фашистской Германией.

Было это в Чехословакии, в конце апреля, в ясный солнечный день. Выехал он на передовую, созвал командиров батальонов, батарей и диви­зионов с тем, чтобы поставить перед ними задачи по наступлению. Сидел верхом на лошади. Раз­вернул оперативную карту. Такие же карты были и у командиров частей и подразделений полка. В это время буквально в пяти метрах от собравших­ся разорвался артиллерийский снаряд. Осколка­ми убило И.Г.Ефремова, ранило двух командиров и несколько лошадей. Командир полка не успел и слова сказать. Осколок попал ему в голову и он буквально свалился с лошади бездыханным.

Для нас это была тяжелая утрата. Это был уже четвертый командир полка, которого мы потеряли в боях. Убитого подобрали, раненых отослали в санчасть. В тот же день мы Ефремова похоронили.

После окончания войны мы маршем возвраща­лись на Родину. Проходили мы недалеко от ме­ста захоронения командира. Свернули с марша, чтобы всем полком посетить могилу, отдать дань памяти своему боевому другу, у меня в блокноте случайно сохранился текст мемориальной над­писи, оставленный на его могиле.

Вот он: «Нашему незабвенному боевому ко­мандиру гвардии подполковнику Ефремову И.Г. Великая победа советского народа над фашист­ской Германией, за которую ты так мужествен­но и храбро сражался и отдал свою прекрасную жизнь, нами одержана. Возвращаясь с Победой на Родину и прощаясь с твоей могилой, личный состав полка клянется пред твоей светлой па­мятью высоко держать честь и достоинство со­ветского гвардейца. Не жалея ни сил, ни самой жизни славить могущество советской отчизны.

Прощай наш боевой друг и командир!»