В этом году исполнилось 80 лет со дня рождения известного дагестанского, кумыкского поэта и переводчика Бадрутдина Магомедова. К нашему прискорбию, 13 ноября 2017 года его жизнь внезапно оборвалась, и он ушел в мир иной. Однако его имя и творчество не забыто, и он до сих пор почитаем и любим нами, читателями, а также всей литературной общественностью.
Дочери поэта Гульнара и Аида Бадрутдиновны любезно согласились на интервью и рассказали о своей семье, о папе и маме.
Гульнара, какие яркие воспоминания у тебя остались из детства?
– Все мы были маленькими, и у каждого из нас в памяти сохранились воспоминания из детства, которые не забываются даже спустя многие годы.
Можно ли их назвать яркими, не уверена, но эти воспоминания, от которых на душе становится тепло, где молодые папа и мама; дом, вечерами полный гостей; ночи, где мы с младшей сестрой засыпали под мелодичные песни папы с мамой. Это стало почти традицией, когда долгие интересные разговоры завершались игрой мамы на гармони и песнями в исполнении мамы с папой в два голоса. А если было еще не так поздно, то и мы с сестрой могли присоединиться к ним со своими танцами. Мы тогда с сестрой ходили в танцевальный ансамбль “Счастливое детство”, и шанс продемонстрировать свои таланты мы не упускали (смеется).
Довольно рано мы с сестрой стали понимать кто в доме “хозяин”. Это, конечно же, мама со своим строгим нравом и сильным характером. Благодаря этому в доме всегда был порядок и уверенность в завтрашнем дне. Она всегда была надежным тылом для нас и папы.
Если мама была головой, то папа был душой и сердцем нашей семьи. Мы в нем души не чаяли. Благодаря своему жизнелюбивому, веселому характеру и находчивости, он любые неприятные ситуации, моменты превращал в шутку, или даже в юмористический спектакль, в котором все герои в итоге оказывались довольными и счастливыми. Я думаю, если бы было возможно соединить папу и маму в одном человеке, получился бы идеал. Хочется верить, что во мне это соединение произошло (смеется).
Аида, расскажи и ты о своем детстве. Каково это – быть дочерью поэта?
– Да, поэзия сопровождает нас, так или иначе, всю жизнь. Но осознание, что папа – талантливый поэт, к нам пришло позже. В нашем детстве он был папа, который очень любил своих дочерей и иногда даже гордился ими. Любил хвалиться, что я отличница в школе, или успехами Гули в математике, к примеру.
Мы, конечно, понимали, что папа был незаурядным человеком, и отличался от всех тех, кто нас окружал, но о его таланте мы тогда судить не могли. О его уникальном таланте мы узнавали от других людей, поклонников его творчества, которые отмечали, что его стихи полны необыкновенных образов и настраивают на размышления на нравственные и духовные темы.
Помню, что он очень долго мог находиться в своем кабинете, тогда это был маленький застекленный балкончик на первой этаже, и что-то постоянно писать, печатать. Там же была тахта, на которой он периодически отдыхал и засыпал. То есть мы редко с ним “встречались” в крохотной квартирке. Бывало, он читал нам с сестрой свои стихи. То, как он это делал, с какой глубиной и выражением, трогало нас до слез. Мы также слышали, как он читает стихи для других, потому что в доме часто бывали гости. Поэты, писатели, композиторы, известные и неизвестные. В основном он читал свое, из новых стихов. Но, бывало, читал и Есенина, и Блока…
Я запомнила его заразительный смех. Когда мы жили на седьмом этаже, соседи даже с первого этажа соседних домов заражались его смехом, а те, кто не мог уснуть, тайно его “порицали” (смеется).
Еще помню, папа любил рассказывать свои истории, связанные со службой на флоте. Эти истории настолько меня вдохновляли, что я стала рисовать исключительно море и корабли. И на вопрос, кем хочу стать в будущем, отвечала – моряком (смеется).
Да уж, моряком я не стала, но уплыла далеко и надолго (смеется).
Кстати, папино стихотворение “Тревога” оказалось пророческим. Мне было семь лет, когда он буквально предсказал мое будущее. Дальновидный, способный чувствовать людей, умеющий находить индивидуальный подход к людям, настоящий, с невероятным чувством юмора, таким я помню папу в моем детстве.
И еще помню, как папа мог радоваться, словно ребенок. Глаза его начинали сиять от счастья, если происходило что-то, что ему нравилось. Никогда не забуду его глаза, наполненные счастьем, когда мы поехали на землю Шекспира в Стратфорд на Эйвоне. Казалось, что мечта его жизни тогда сбылась. Я наблюдала такую картину. После дома-музея Шекспира, как бы в продолжение его, шел магазин сувениров. Все туристы бежали туда, чтобы обрести какую-нибудь безделушку на память. Папа же направился в комнату, где Шекспир проводил свои вечера, встал на колени перед камином и взял оттуда на память пепел в спичечной коробке, а также горсть земли из сада поэта. Они до сих пор хранятся в его кабинете. А от себя он подарил библиотеке Шекспира свою книгу с пьесами Шекспира в переводе на кумыкский язык. Она хранится сейчас в их архивах.
Гульнара, твое детство и юность прошли в творческой семье, как тебя воспитывали?
– Не было такого, чтобы папа нас за что-то ругал или отчитывал. Мы его уважали и любили за его доброту и за то, что он не навязывал нам свои уставы. Я только сейчас понимаю, что он делал все правильно. Удивительным образом, будучи мальчишкой, выросшим в дагестанском селе, он был очень демократичен в своих взглядах, относился к нам с пониманием и уважал наше мнение. Он был нашим другом, мог посоветовать или отговорить, но очень деликатно, чтобы не обидеть. Помимо мягкости и доброжелательности, он иногда мог быть и достаточно вспыльчив, когда его допекали. Он был деликатным в общении, вежливым, но мог быть и довольно страстным, когда дело касалось его позиции и убеждений, всегда был готов их отстаивать, допустим, в жарком споре. Не боялся говорить правду.
Мне кажется, что ему было сложно. Знаете, он ощущал на себе серьезную ответственность за своих людей, за родной язык. А язык для него не заключался лишь в “слове, грамматике и предложениях”, но и в культуре, в нации, в народе.
Он делал потрясающие вещи, в том плане, что писал, печатался, жил и обеспечивал семью. Это было очень сложно. Помимо этого, он помогал другим поэтам издаваться и получать какие-то гонорары. Благодаря своему жизнелюбивому характеру, творчеству, и умению шутить он пережил сложный период своей жизни. И в этом, конечно, помогала ему наша мама. Всегда поддерживала папу и никогда ни в чем не упрекала. Не было ни одного дня, чтобы мама не работала. Были времена, когда мы жили только на ее заработок. Ее мудрость и сила духа помогали нам с сестрой чувствовать себя защищенными, а папе быть свободным в своем творчестве. Она всегда говорила нам о папе уважительно.
Дома мама была строга и непоколебима. Она была этакой “Маргарет Тэтчер” в своем государстве (смеется). Но при всем при этом, последнее слово все-таки всегда оставалось за папой. За таким добрым и честным, справедливым королем, слово которого – закон. Хорошо помню, как мы с сестрой засыпали и просыпались под звуки его печатной машинки. Как будто звуки эти нас умиротворяли. Ощущение, что папа дома, а значит все хорошо, светло и весело. Мы ценили эти моменты, потому что никогда не знали, когда будет очередная творческая командировка.
Помню, еще с каждой командировки папа возвращался с тяжелым чемоданом, мы бежали к нему навстречу в ожидании подарков в виде кукол или модной одежды. Но находили в чемодане книги (в том числе и детские, для нас), камешки или какие-нибудь старинные, как нам тогда казалось, безделушки из мест, где он побывал. Это сейчас мы понимаем, что это был бесценный антиквар, храним и дорожим этим всем. Все это сейчас хранится дома в его кабинете.
Но затем, он откуда-то из карманов или из-за пазухи доставал для нас подарки и дарил их нам с сюрпризом (смеется). Он любил дарить радость. Как рассказывала бабушка, папа с детства был таким человеком, которому стоит зайти в комнату, где все сидят грустные, и начинается оживление, все улыбаются. У папы был особенный подход к нам, к нашему воспитанию. Без криков и оров он мог донести до нас мысль.
Однажды мама поругала меня за яркий окрас на лице (подросток 80-х), сами понимаете. Папа посмотрел мне в лицо и сказал: “Разве цветок в поле нуждается в дополнительной окраске?”
Не могу давать оценку, как меня воспитали мои родители, знаю только одно, детство и юность мои были счастливые. Для меня папа и мама были моим маяком, и воплощением чести и достоинства. Папа был самым близким человеком, который всегда поймет и не осудит.
Аида, ты в воспитании детей придерживаешься тех же принципов, что и родители?
– Непростой вопрос. Не думаю, что я придерживаюсь каких-то строгих правил. Я, скорее, придерживаюсь того, чтобы не внушать детям те или иные установки, принципы. Традиции, да, и почитание и уважение к старшим. Давать им больше свободы выбора было важным. Уверена, что, не набив своих собственных шишек, ты не станешь личностью.
В свое время мне эту свободу давали мои родители. Я за это им очень благодарна. Это – доверие, понимание. А иначе как найти самого себя? Как понять, кто ты?
И потом, действительность вокруг нас так стремительно меняется, что передающиеся по наследству устои зачастую могут навредить. Для меня важнее осознать, что в жизни важнее, мои собственные принципы или счастье близких людей. Конечно же, в моем отношении к воспитанию детей сыграли роль и те рассказы из своего детства, которые папа нам рассказывал. Истории о мудрой бабушке Даражат, у которой воспитывался папа. Я расскажу маленькую историю, потому что это, на мой взгляд, очень смешно. Однажды, когда папе было лет пять, а его дяде Абдулбеку (сыну Даражат) шесть лет, они ели из одной чаши сметану, и никак не могли ее поделить между собой поровну (видимо в то время в доме не было лишней посуды). Чтобы мальчишки вконец не затеяли ссору, бабушка Даражат положила поверх этой чаши поперек деревянную ложку, и велела, чтобы теперь каждый ел из своей половинки.
И еще одна история: папа в детстве очень любил читать. Естественно, в то время достать книгу было непросто. Папа тайком брал из школьной библиотеки книгу, прочитывал ее за ночь и возвращал утром, так, чтобы никто не заметил. Однажды бабушка Даражат застала его спрятавшимся в углу и читающим взахлеб книгу. Он честно ей признался, что “украл” книгу из школьной библиотеки, но, как всегда, вернет ее туда же. Тогда бабушка Даражат кивнула головой и сказала: “Только не забудь вернуть, сынок. Когда-нибудь люди будут читать твои книги, я уверена в этом”. Вот это воспитание, вот это доверие, вера в ребенка! Вы только представьте себе, если бы бабушка повела себя по-другому, запретила бы, поругала, отлупила… Возможно, мы никогда не узнали бы такого замечательного человека и талантливого поэта, как Бадрутдин.
Аида, ты и Гульнара давно уже живете за границей. Как папа на это смотрел? Не скучаете ли вы вдали от родины?
– Да, это так. В недавнем прошлом нас разбросало по Советскому Союзу, сейчас же мы разбрелись по всей планете. Папа говорил: “Вот все разъехались, одни мы с мамой остались. Как же так?” А я отвечала: “Папа, твои дети покоряют весь земной шар, наши правнуки улетят на Марс и Венеру. И мы будем говорить, что они осваивают космос” (смеется).
Скучаем ли мы? Да, скучаем, любим, конечно, но всегда можем приехать, когда захотим. Сейчас нет таких границ, какие были раньше, когда человек уезжал и не мог уже вернуться. У нас есть ощущение, что мы все близко, рядом. Да, еще одна наша семейная черта – мы поддерживаем родственные связи, несмотря на расстояния.
Сам папа так и остался жить в Дагестане. Однако он много путешествовал, бывал за границей. Но его всегда тянуло на Родину, и это понятно. Сильная духовная связь с родной землей и своим народом для него всегда была важна.
Гульнара, в каком из стихотворений или произведений, на твой взгляд, наиболее точно проявляется личность отца?
– Отметить какое-либо стихотворение с этой точки зрения трудно: он был Художником предельной искренности. Он всегда оставался самим собой. И в этом смысле я бы сказала, что внутренней своей сущностью он походил на шекспировского Гамлета. Ведь он в жизни, и в творчестве всегда стремился к правде, которая для него, в конечном счете, оказывалась выше и важнее всякого рода идеологии и политики.
Аида, у папы нет звания. По моему мнению, извини за каламбур, Бадрутдин незаслуженно не Народный. Как это, на твой взгляд, могло произойти?
– Это произошло просто. Во-первых, папа звания не выпрашивал. Не секрет, что есть немало поэтов, писателей, едва ли получивших эти звания за свои творческие достижения и заслуги, а буквально вымолившие их у власть предержащих. За исключением, пожалуй, литераторов советского времени. Отчего, видимо, с некоторого времени значимость этого звания потерялась для папы. Поэтому для него не быть в ряду тех, кто был “удостоен” этого звания, не стало трагедией. Вряд ли читатель будет оценивать его творчество по наличию или отсутствию какого-либо звания. Тем более, папа не был лишен любви народной. Те, кто любит поэзию и понимает ее глубину, по достоинству оценят его творчество.
Гульнара, в наше время много говорят о несправедливости. Что для тебя это слово?
– Несправедливость – понятие субъективное. Для нас, к примеру, несправедливостью стал внезапный уход отца, полного еще сил, что стало для нас абсолютной трагедией. Сначала было угрызение совести, что при всех возможностях, когда можно было организовать необходимое лечение, он пошел сам, своими ногами в больницу для профилактики. К сожалению, активная творческая жизнь поэта внезапно оборвалась. Его не стало в течение десяти дней болезни.
И все же, несмотря на свое болезненное состояние, папа не переставал творить до последних минут своей жизни, На тумбочке рядом с его больничной кроватью мы нашли клочок бумаги, на котором были написаны его последние слова:
Минувший день пророчит день грядущий,
Я вновь собой скрепляю их союз.
Но в эту ночь Господний глас влекущий
Зовет с собою вдаль от дольних уз…
Врачи почему-то решили, что ему нельзя писать, что это повредит его здоровью. Как ни иронично, вредило в этот момент его здоровью именно их непонимание, что единственным спасением для папы было – писать, он боялся не успеть дописать поэму “Рамзес”, которую мы планируем издать в его посмертном сборнике. Что его мозг не перестанет работать от того, что у него заберут листы и ручку. Когда в очередное наше с мамой посещение его в больнице, уходя, мы спросили, что ему нужно, он ответил, ручку и бумагу (прослезилась).
Конечно, мы можем бесконечно обвинять самих себя, врачей за эту несправедливость. Но на все воля Всевышнего…
Аида, как ты думаешь, считал ли Бадрутдин себя успешным?
– Папа не был лишен некоторого самолюбия, но никогда не делал того, что шло наперекор его морали и воспитанию. У папы был свой собственный цензор. Он не подстраивался под время и обстоятельства. За это некоторые люди его не понимали и не принимали. Было немало и тех, кто всячески строил против него козни. Но папа им неизменно отвечал своим “пером”, что еще больше их обезоруживало.
Несмотря на все это, папа все-таки был в какой-то степени и везунчиком. У него было полное ощущение того, что он делал то, для чего он родился. Ему легко давалось сочинять, создавать образы. Сил и здоровья папе хватало на разноплановые проявления таланта, – стихи, выступления, переводы, помощь молодым начинающим поэтам, некоторые из них, кстати, получили звание народного. Он любил людей в целом, найдя в себе мудрость в одинаковой мере общаться, как с власть предержащими, так и с простыми, обычными людьми. Независимо от статуса, состояния, он в каждом человеке находил что-то свое, неповторимое.
Аида, у папы был свой кабинет?
– У папы был свой рабочий стол в квартире, кабинет появился позже, когда он отстроил свой новый дом. Но папа писал и дома, и на работе. Последние тридцать лет он проработал редактором кумыкского отдела «Дагкнигоиздата». Некоторые вещи он творил очень быстро, а над некоторыми корпел месяцами, годами. К примеру, «Гамлета» В. Шекспира он переводил в течение пятнадцати лет! Иногда уезжал в Переделкино, в Дом творчества от Литфонда. Писателям в то время давали туда путевки, чтобы они могли спокойно работать.
Гульнара, куда вы планируете передать рукописи отца, личные вещи?
– Я уже говорила, что в доме, в котором последние годы жил отец, на втором этаже находится его кабинет. После его кончины мы решили создать в нем нечто вроде его музея. Все его книги, и собственного сочинения, и подаренные ему, вся библиотека, все его рукописи, мебель, вплоть до канцелярских принадлежностей, и его знаменитая пишущая машинка там же, все они в нетронутом виде там и хранятся.
Аида, остались ли у отца неизданные рукописи? Планируете ли вы их опубликовать?
– Надо сказать, что отец немало издавался и в республике, и в Москве и даже за рубежом. Но, к сожалению, скоропостижная кончина оборвала многие и многие его замыслы не только в поэтическом, но и в писательском поприще. Среди больших произведений неизданными пока остаются составленная им “Жемчужная книга живой природы” и драматическая поэма “Рамзес”. Однако есть и подвижки. Так, готовится к печати его поэма “Две звезды одной плеяды” в твоем, кстати, переводе на русский язык, за что мы тебе весьма и весьма благодарны. Но мы не намерены на этом останавливаться, и планируем издать в будущем все его неопубликованные произведения.
Беседовал Мурад Аскеров,
поэт, переводчик
