Горская история

Из неопубликованной книги Нуралиева Ахмедхана Михралиевича

«Мысли памяти»

 

(Продолжение)

В Дагестане стояла осень, где то конец сентября, поэтому Гюльфедин оделся лег­ко, полетел в Красноярск в кожаной куртке и узконосых туфлях на тонкой подошве. Он не имел представления, что такое Сибирь в сентябре. Сойдя с трапа самолета он по­чувствовал сибирский мороз. Весь дрожа от холода Гюльфедин побежал к стоянке такси.

— Эй, ты что с Кавказа, — шутя, окликнул его таксист.

— У меня, что на лбу написано!? – еле воро­чая языком от холода, ответил Гюльфедин.

— Да нет, просто сегодня с утра, уже дво­их таких, легко одетых, как ты в гостиницу «Енисей» отвез, — весело ответил таксист.

— И меня туда вези скорее, — дрожа от хо­лода, сказал Гюльфедин и быстро запрыг­нул в машину.

В старом кафе «Бахор», спиной к стене и лицом к окну, сидел пожилой и сильно по­седевший мужчина. Перед ним стоял неиз­менный стакан крепкого чая «Ахмад», кото­рый он пил мелкими глотками и в котором казалось, находил утешение, ведь других крепких напитков он не употреблял. Нарсан, а это был он, мечтательно смотрел в окно на бегущих и еживщихся от мороза людей. Его одолевали грустные воспоминания, мыс­ли о несложившейся жизни. Когда то сорок лет назад, еще совсем юным парнишкой он прилетел в город Красноярск, ему было все­го 18 лет. Город встретил его морозной про­хладой, первым помещением, куда он успел забежать, что бы согреться, было именно это кафе на улице Победы. С тех самых пор, каждый день ровно в семь часов вечера, он приходил и усаживался за свой любимый столик.

Нарсан сидел и обдумывал свои прожи­тые, впустую, годы. Создать семью он не смог, отчасти, из-за не проходящей любви к Наргиз и еще от ощущения, что его пресле­дует убийца. Нарсану всегда казалось, что он скрывается, где то за спиной и как буд­то чувствовал его дыхание. Прекрасно зная коварство мужчин тухума Улаяр, он постоян­но ждал предательского удара в спину.

Внимание Нарсана привлек молодой че­ловек, закутанный с ног до головы, с не ха­рактерной здешним местам походкой, он подошел к дверям кафе и стал нервно дер­гать за ручку. Дверь не поддавалась ему. Это увидела официантка Аня. Она подошла к дверям и спокойно открыла их перед посе­тителем, сказав «Добро пожаловать». Про­водив посетителя к свободному столику, Аня пошла на кухню за чаем.

Посетитель – мужчина лет сорока, креп­кого телосложения, обвел беглым взглядом помещение кафе, остановив его на Нарса­не. Мужчина встал и подошел к нему.

— Ты Нарсан из тухума Литаяр, я Гюльфе­дин из тухума Улаяр, пришел убить тебя, чтобы отомстить за своего отца, — грубо ска­зал на своем языке, оттаявший от мороза посетитель, в упор глядя на свою жертву.

— Сорок два года, шесть месяцев, один­надцать дней, девятнадцать часов и сорок четыре минуты я ждал человека из тухума Улаяр, -спокойно, поглядев на свои наруч­ные часы, ответил Нарсан, продолжая пить чай мелкими глотками. Он посмотрел на свою поношенную кепку, лежавшую на сто­ле, она была уже совсем старая и ее сле­довало давно выкинуть, но рука как-то не поднималась это сделать, ведь кепка не раз спасала ему жизнь.

— Ты сейчас встанешь и без шума выйдешь на улицу. Твои минуты сочтены. Сначала, я изуродую твое лицо, так же, как ты изуро­довал лицо моего отца. А потом брошу тебя умирать мучительной смертью на морозе. Такова воля моего отца, — сделав паузу, он со злостью добавил, бросая на стол фото­графию человека с изувеченным лицом, — на, смотри, это лицо моего отца.

Нарсан взглянул на фотографию. Он впер­вые увидел лицо Джагана, после той роко­вой ночи. Старое осунувшееся, оно было та­кое же противное, как и в молодости, только рубцы от ран на лице четко вырисовывали две печатные буквы НН. На каждой щеке по одной и он остался доволен своей местью. Но в душе, все-таки, было скверно, потому что перед глазами стояло изуродованное, этим негодяем, лицо Наргиз. Нарсан заду­мался: что же стало с лицом любимой, она, наверное, так и живет, закрывая от людей лицо черным платком. А что стало с их сы­ном, какой он стал и что он знает о нем, о своем настоящем отце. Что он знает об их юной любви.

— Нарсан, я жду, — резкий голос вывел его из воспоминаний.

Старик спокойно поднял морщинистое лицо на пришельца и, ткнув указательным пальцем в фотографию, спросил:

— Кем ты приходишься, этому уроду?

— Не обзывай моего отца. А ну быстро встал, — крикнул в ответ пришелец.

— На этой фотографии Джаган из тухума Улаяр, изуродованный мною Нарсаном из тухума Литаяр. Эту месть он заслужил, за ту подлость, которую совершил, он дол­жен был понести более суровое наказание. Пусть Бог меня рассудит, — уверенно, смело глядя в глаза своей смерти, сказал старик, держа в руке недопитый стакан с чаем.

— Здесь я судья, — угрожающе произнес пришелец, схватив сидящего беспомощно­го старика за шиворот крепкой рукой, при­поднял его со стула и зло с налитыми кро­вью глазами добавил, — будешь упрямиться, смерть будет невыносимо мучительной. Так что давай выходи тихо.

— Я могу допить чай и надеть свою кепку, — спокойно, без малейшего страха, произнес старик.

— Можешь, только без фокусов, — отступая на шаг от старика, произнес пришелец.

— Как тебя зовут, — спросил Нарсан, допи­вая чай.

— Хочешь знать имя своего убийцы!? Так знай, меня зовут Гюльфедин, я единствен­ный сын Джагана. Я изуродую твое лицо, сфотографирую и покажу своему отцу, что бы он мог спокойно умереть зная, что отом­щен.

— Тебе сорок один год. Я так понял, что твоя мать Наргиз никогда не показывала тебе свое лицо, — с широко раскрытыми гла­зами, вглядываясь в лицо пришельца, ска­зал Нарсан.

— Ну, хватит подробностей, не вынуждай меня тащить тебя через весь зал, как дохлую собаку, — гаркнул Гюльфедин и сделал шаг, чтобы опять схватить старика за шиворот.

Свидетельницей этой неприглядной сце­ны стала официантка Аня. От услышанного разговора Аня замерла, продолжая маши­нально протирать соседний стол. Ей стало жалко этого тихого, безобидного старика, их постоянного клиента. Она знала его с первого дня своей работы в этом кафе и ни­когда не слышала от него ни единого слова, кроме «спасибо». Как же помочь старику, — думала она,- самой отругать грубияна или вызвать полицию. Аня набралась смелости и решила, — будь, что будет, но старика в обиду не дам.

Дальше все произошло, как в кино. Этот тихий, ничем не приметный старик, допил чай, медленно встал из-за стола, поставил стакан возле кепки, левой рукой поднял кеп­ку, а правой схватил пистолет, лежавший под ней. Спокойно приставил дуло писто­лета к боку Гюльфедина и убедительно, не спеша сказал:

— Я не хочу, чтобы твоя мать, Наргиз, вновь страдала из-за твоей смерти. Она и так много настрадалась от этого деспота Джагана и наверняка не знает, что ты при­летел в Красноярск. Я не могу омрачить её жизнь твоей смертью. Ты вернись к ней и спроси ее, почему лицо ее всегда закрыто черным платком, почему солнечные лучи южного солнца никогда не касались ее лица. Попроси ее показать тебе свое лицо. Ты ведь никогда не видел лицо своей мате­ри открытым. А так называемый, твой отец Джаган, пусть расскажет тебе, что произо­шло сорок два года назад. Убить меня, ты всегда сможешь, я сопротивляться не буду. Придешь по адресу улица Победы дом 34. Спросишь меня у хозяина Назима. Он в лю­бое время суток скажет тебе, где меня най­ти. Сделай как я сказал, иначе продырявлю тебе бок. Ты сейчас находишься в Сибири, а не у себя в ауле.

Аня стояла, слегка опершись о стол и от страха не чувствовала ног. Она впервые ви­дела настоящий пистолет и молилась богу, чтобы все закончилось мирным путем. Ког­да она увидела, что посетитель молча, с опу­щенной головой, пошел к выходу, подошла к старику и обняла его. Увидев, как засле­зились старые морщинистые глаза старика, Аня и сама расплакалась. Потом очнувшись, она подала старику салфетку, а сама, перед­ником вытерла мокрые от слез глаза и ска­зала:

— Посидите. Я вам сейчас еще ваш люби­мый чай «Ахмад» принесу.

Выйдя их кафе Гюльфедин, как будто вышел из транса. Что делать, — думал он, — просьбу умирающего отца я не выполнил. Как мне теперь поступить, как объяснить отцу сорвавшуюся месть, — зажав кулак зубами, он закричал сам на себя, — Трус ты, трус ты – вот и все! Может вернуться и убить этого старика, — думал он, — нет, так легко с ним не справиться. Старик ока­зался крепким орешком. Может устроить ему засаду за углом и там его прикончить, — продолжал он свой разговор с самим со­бой.

Какие только мысли не приходили в голо­ву Гюльфедина. Но убивать старика, да еще в подворотне, для него это был бы просто несмываемый позор. Наконец до него до­шло, что он стал подмерзать и ему пора со­греться где-нибудь, обдумать все как следу­ет, припомнить все, что ему сказал старик. Быстрым шагом он дошел до ближайшего ресторана, даже не обратив внимания, за­скочил в открываемую кем-то дверь, про­шел по залу и уселся за самый крайний сто­лик, подальше от посетителей.

Гюльфедина не покидала мысль, почему старик не убил его. Ведь фортуна была на его стороне, почему пощадил сына своего врага. Почему он советовал ему вернуться домой и поговорить с родителями. Потом Гюльфедин вспомнил, что отец строго на­строго запретил ему говорить матери о по­ездке в Красноярск. Сказал, что бы он при­думал что-нибудь и ни в коем случае не упо­минал имя врага Нарсана.

Снова и снова он возвращался к мысли, почему не обращал внимания на закрытое лицо матери. Ведь он действительно никог­да не видел ее лица. Даже когда она цело­вала его, то только слегка поднимала чер­ный платок. Гюльфедин стал догадываться, что этот старик Нарсан, что-то знает, о чем молчали его родители. И вновь в памяти всплыли слова старика «А так называемый, твой отец Джаган, пусть расскажет тебе, что произошло сорок два года назад». И тут его осенило! Ведь ему сорок один год, зна­чит события о которых говорил старик про­изошли за год до его рождения. Неужели он имеет какое-то отношение к этим событиям. И почему старик акцентировал слова «…так называемый отец…».

Клубок мыслей вращался в голове Гюль­федина, но он никак не мог ухватить ниточку, за которую можно потянуть, чтобы распутать этот злосчастный клубок. Так он долго сидел за столиком в ресторане, обратив бессмыс­ленный взгляд, куда-то вдаль. Но все-таки здравый смысл взял верх и он решил вер­нуться домой, чтобы выяснить все на месте.

Когда Гюльфедин вернулся до­мой, Джагана уже похоронили.

— Сынок, тебя не могли найти столько времени. Где ты был, куда он тебя посылал? –со слезами на глазах, бросилась к нему мать.

Гюльфедин молча обнял мать, потом нежно поднял черный платок, закрывавший лицо матери. То что он увидел, шокирова­ло его. Он прожил на свете сорок один год и не разу не поинтересовался, почему мать скрывает от всех свое лицо. Красивые глаза матери были полны слез, а на щеках красне­ли старые рубцы от нанесенных Джаганом порезов. Сын долго целовал лицо матери, а из глаз луноликой Наргиз, все текли и тек­ли слезы. Потом набравшись сил, она тихо спросила сына:

— Нарсан жив?

Гюльфедин молча, утвердительно кивнул головой.

— Сынок, Гюльфедин, — тихо произнесла она, — Нарсан, твой родной отец.

***

Мюфрин и Серабе стояли на большой скале над озером Серебряной долины, воз­ле своей пирамиды и ни о чем не думали. Они видели только красоту окружающей окружающей природы и слышали стук своих влюбленных сердец.

Тишину нарушил приближающийся гул и звуки выстрелов. Мюфрин прикрыл собой Серабе и завел за пирамиду. Через пару се­кунд из-за горизонта, как будто из-под зем­ли вылетел черный вертолет, непрерывно стреляя автоматными очередями по скалам, на которых спасалось бегством стадо туров. Часть животных рванулось вниз, в мрачное ущелье, часть – спасаясь, прыгала прямо в озеро, но одна группа животных неслась прямо на Мюфрина и Серабе. В страхе Се­рабе пригнула голову и просунула ее между пирамидой и Мюфрином, а он, прикрывая ее собой, следил за всем, что происходит вокруг.

Вертолет, сделал еще пару кругов и сел на поляне между двух озер. Из него выскочили четверо мужчин в камуфляжной форме и с блестящими ножами в руках. Они подбега­ли к раненым, истекающим кровью, беспо­мощным животным и перерезали им горло, двенадцать туш, они быстро закинули в вер­толет и улетели.

Наступила тишина. Было слышно лишь жалобное блеяние недобитых животных. От представшей перед детьми ужасной карти­ны, они потеряли дар речи. Обнявшись от страха, они не знали, что им делать дальше. Перед ними предстала реальная суровая действительность, в которой природа не­навидела само человечество и каждого че­ловека в отдельности, который наносил ей урон.

Мюфрин опомнился, когда почувствовал резкий порыв сильного ветра. Он поднял го­лову и посмотрел в сторону перевала и то, что он там увидел, ему не понравилось. Ак­куратно взяв Серабе за руку, он заглянул в её испуганные глаза и тихо сказал:

— Нам пора идти. Перевал темнеет.

Серабе, прижавшись к Мюфрину, заика­ясь, спросила:

— Что это было. Кто эти люди!?

Оглядев жалостным взглядом долину с умирающими турами, Мюфрин со злостью сказал:

— Опознавательные знаки разглядеть мне не удалось, солнце слепило глаза. А вообще эти люди браконьеры с сопредельных госу­дарств. Они улетели за перевал. Если бы это были наши федералы, то улетели бы на се­вер или северо-восток.

Проходя мимо раненных животных, Се­рабе закрывала глаза и тихо плакала. Мюф­рин держа её за руку повел по северному склону гребешковых скал. Плоские сколы камней, превратились в мелкую щебенку и шуршали под ногами. Идти было трудно. Иногда, вместе с двигающимися камня­ми Мюфрин и Серабе скатывались вниз. В этом Серабе находила себе забаву и ино­гда нарочно ставила ногу на накопление щебнистых скальных кусков, которые с шу­мом катились вниз, таща за собой их обо­их. А потом они, провалившиеся по колено в щебень, смеясь и толкаясь, вытаскивали оттуда друг друга.

Усталые, но полные жизни, они поднялись к верхнему озеру. В отличие от нижнего, оно имело овальную форму. Южная часть его была покрыта вечными снегами, скала, как шлем, защищала её от солнца. Остальные стороны плавно переходили в альпийские луга, похожие на разноцветные ковры.

— Мы обойдем озеро и поднимемся на эти рельефные скалы, которые ты видишь пе­ред собой, а там будет каскад озер. Так идти ближе, чем по тропинке, — уверенно сказал Мюфрин.

— А оттуда мы увидим город, в который идём? – усталым голосом спросила Серабе.

— От этих скал до спуска, полчаса идти. Если там небо будет чистым, ты увидишь го­род Щеки. Иногда низкие облака закрывают город от глаз, — объяснил Мюфрин.

— Тогда побежали, — Серабе схватила Мюфрина за руку и помчалась с ним по мяг­кому альпийскому лугу к скалам.

Плоские скалы были полны рисунков, а местами на них были выбиты надписи с име­нами людей, побывавшими здесь. Серабе, на ходу, громко читала их, а Мюфрин най­дя уголек, стал писать очередную надпись «Здесь были Серабе и Мюфрин». Серабе присоединилась к нему и тоже нарисовала, человечков:

— Это ты и я, весело сказала она.

Так перебегая от рисунка к надписи, об­гоняя друг друга на скалах «Сары баша», они продвигались вперед. Вдруг Серабе резко остановилась и позвала Мюфрина:

— Мюфрин, Мюфрин, скорее иди сюда! Смотри!

Мюфрин бросил уголек и со всех ног бросился к Серабе, думая, что с ней, что-то случилось. Их взору открылась печальное зрелище: под скалой лежала мертвая самка тура, недавно убитая бра­коньерами, а рядом, маленький козленок тура сосал сосок матери. Со слезами на глазах они молча, боясь спугнуть ягненка, прижавшись друг к другу, смотрели на эту картину.

— Мюфрин, родной, давай заберем коз­ленка с собой, ведь он может погибнуть от голода, или его загрызут волки. Мне его так жалко, — жалобно попросила Серабе.

— Сейчас я спущусь со скалы и заберу его, — спокойно сказал Мюфрин.

Турёнок с жадностью продолжал сосать сосок, давно остывшей матери и Мюфрину пришлось приложить немалую силу, чтобы оторвать его от соска. Но очутившись на ру­ках Мюфрина козленок тут же, присосался к пальцам его руки. Мюфрин поднялся к Се­рабе и передал ей козленка. Малыш сразу стал жевать её платье.

— Видно он очень голодный,- сказала Се­рабе, — я дам ему кусочек лепешки. Ой, смо­три, он ее жуёт, ему понравилось.

Молодые люди, увлеченные козленком, не замечали, что происходит вокруг. А небо на перевале, меж тем, начало вьюжить. Ве­тер стал усиливаться и забрасывать их сне­жинками. Мюфрин забрал у Серабе козлен­ка, схватил ее за руку и громко крикнул:

— Бежим скорее к дороге. Сейчас начнет­ся «мюфрин-метель».

Серабе с опаской смотрела на небо и продолжала быстро двигаться вслед за Мюфрином. Вмиг поднебесные горы стали превращаться в ад. Мелкие снежинки пре­вращались в град величиной с куропат­кино яйцо. Ураганный ветер показал всю свою мощь. Местами пошли грязевые по­токи. Видимость стала практически нуле­вой. Можно было еще что-то рассмотреть на расстоянии вытянутой руки. Мюфрин заволновался. Он не мог рассмотреть тро­пу, ведущую на «Сары-баш». Высшая точка перевала – это там, а потом начинается спуск.

Идти становилось все труднее. Ветер, град били в лицо, голову и спину молодых людей. Цепляясь замерзшими мокрыми ру­ками за скалы, они продвигались на ощупь. Движение еще затруднял козленок на руках. Казалось бы до спасения рукой подать, но измученный и замерзший Мюфрин, видимо перепутал направление и в итоге они подня­лись на скалу-шлем овального озера, вме­сто перевала «Сары-баш».

— Серабе, держись родная, еще чуть-чуть и мы пойдем на спуск, — крепче прижимая к себе козленка и держа за руку Серабе, ста­раясь перекричать свирепую метель, гово­рил Мюфрин.

— Мюфрин, я больше не могу идти, я за­мерзла, — слабеющим голосом произнесла Серабе.

Мюфрин остановился, прижал к себе Се­рабе и своим дыханием стал согревать ее руки. Метель продолжала свирепствовать. Казалось, мир вокруг перевернулся. Беспо­мощные дети, юные влюбленные, гонимые человеческими предрассудками, оказались в центре коварства природы. Мюфрин и Се­рабе крепко обнялись, не выпуская из рук козленка, его тепло еще как то согревало их. Идти дальше уже не было сил. Сняв с себя рубашку, Мюфрин укутал голову Серабе и сказал:

— Потерпи немного любимая, сейчас я разведу огонь. Вот видишь у меня сухой мох, — с этими словами он стал чиркать камнями, — видишь уже искры пошли. Держись Сера­бе, все будет хорошо, я отогрею тебя, — под­бадривал ее Мюфрин.

— Мне холодно, мне очень холодно, я не могу двигаться — еле шевеля замерзшими губами, произнесла Серабе.

— Сейчас, сейчас родная, потерпи, — все, чиркая и чиркая камнями, приговаривал Мюфрин, которого тоже уже покидали силы, — не засыпай, спать нельзя, а то замерзнешь, говори со мной.

— Мне тепло, мне уже совсем тепло, — на­чала бредить, уходя в забытье, Серабе, — па­почка, унеси меня по тропинке к бабушке, в наш дом… Мамочка согрей меня, пожалуй­ста, я так озябла… Бабуля родная, обними меня своими мягкими и теплыми руками, приласкай меня и спой мне колыбельную… я засыпаю, я засыпаю…

Мюфрин подполз к ней, из последний сил. Он все звал и звал Серабе, но она мол­чала. Он прижимал к себе ее заледеневшее тело, пытаясь отогреть, но все было напрас­но. Серабе была мертва. Её юная непороч­ная душа воссоединилась с доброй душой бабушки Белы и улетела в небеса.

Продолжая звать любимую и просить ее открыть глаза, Мюфрин крепко обнял Сера­бе и продолжая произносить её имя заснул крепким мертвым сном. Их души встрети­лись, отогрелись на небесах и навеки оста­лись юными влюбленными.

Мюфрин и Серабе, оказавшись на пороге любви, не знали, как уберечь свою первую любовь, от суровой реальности жизни ста­ли жертвами человеческих предрассудков и жестоких обычаев.