На этой земле у же нет Бога

Феликс Михайлович Бахшиев – прозаик, публицист. Член Союза журналистов СССР с 1963 года. Член Союза писателей СССР с 1978 года.

Заслуженный работник культуры Российской Федерации и Республики Дагестан, неоднократный лауреат премии Союза журналистов Дагестана «Золотое перо» и «Золотой орел».

По просьбе читателей публикуем одну из новых новелл автора

 

 

Ночь была безлунная.

Тьма настораживающая.

Давила тишина, глухая, таин­ственная.

Лишь Султан скулил, и в его ску­лении чувствовалась почему-то радость.

Отчего бы?

Пархав изнемог от бессонницы. Такого с ним не случалось никог­да. Или почти никогда. Обычно он ложился спать после вечернего на­маза и просыпался с зовом муэд­зина, который просыпался ни свет ни заря, когда покрывало ночи еще и не собиралось раскрываться и сползать с тела неба.

Но этот сон выдался беспокой­ный. Очень беспокойный. Какие-то картинки, события, лица, суще­ства проносились в пространстве, будили его, он открывал глаза, озирался – вокруг никого. Он за­ставлял себя заснуть – и опять его посещали, с ним разговаривали, шептались, смеялись, хихикали – он тяжело разлипал веки… И опять никого. Наконец, он вылез из по­стели, оделся и вышел на крыльцо.

– Что это было? – спросил он себя. – Что предвещает? Просто так, ни с того, ни с сего ничего не происходит. Из пустоты была соз­дана только Земля Аллахом. Ну что я видел? Не помню. Ничего не пом­ню. Одни серые тени…

Он ничего не помнил. Все выве­трилось из головы.

Большой тяжелый пес тихо подо­шел и лег у его ног.

– Хороший ты, мой сторож, – ла­сково сказал Пархав, поглаживая его большой ручищей по мохнатой голове и загривку. – Добрый по­мощник мне, внукам забава. Если бы люди поучились у собак прему­дростям жизни… Ведь есть чему у них поучиться. Собака никогда не предаст хозяина, не оставит одно­го в беде, жизнь отдаст за него. А брат? Сват? Сын? Пойди пойми. У собаки и любовь, и ненависть – все в глазах можно прочитать, в пове­дении, а человек все скрывает в деланной улыбке, в слащавых сло­вах, тьфу…

Султан опять заскулил, заскулил как-то мягко, ласково, радостно, так он скулил, когда чувствовал по­близости своего друга, хозяина.

В ворота тихо поскреблись, по­том постучали.

– Это что еще за аждаха трется у моего дома, – проговорил он, под­ходя к калитке. Собака, сладко ску­ля, шла рядом.

– Отец, это я, – послышался хри­плый голос.

– Кто ты?

– Аскар. Открой побыстрей.

Пархав отодвинул засов. Ка­литку, прогнувшись, перешагнули среднего роста мужчина, за ним еще двое с большими сумками за плечами. Закрыв калитку на засов, вошедший обнял Пархава:

– Мама здорова?

– Веди их в заднюю комнату, – коротко произнес Пархав. – Как они надоели мне…

Султан, неистово скуля, увивал­ся вокруг молодого мужчины, тот протянул руки, чтобы погладить собаку, но она своим огромным телом накрыла его, повалив на землю, и принялась лизать лицо большим теплым языком. Нако­нец, прервав лобызанья Султана, он повел пришельцев в дом.

Пархав вошел в комнату, где спала жена, а на самом деле и для нее ночь выдалась беспокойной, тихо шепнул в ухо, что пришел сын Аскар с горе-приятелями, и надо бы покормить с дороги, предупре­дил, чтобы невестка не показыва­лась им на глаза, и тихо вышел из комнаты.

За дверью стоял сын.

– Войди к матери, потом побудь с женой, только недолго. Я зайду к ночным гостям, чтобы не ходили по дому, – тихо проговорил Пархав.

В дальней комнате, в которой было одно небольшое окно и вы­ходило на огород, было уже наку­рено. В воздухе стоял сладковатый запах. В углу, на тумбочке, тускло светила настольная лампа. Пархав подошел к окну, опустил плотную тяжелую штору.

Пришельцы, сняв камуфляжные куртки, лежали на ковре, подложив под головы подушки, и курили. Го­лова одного походила на горскую черную папаху: из-за густых лох­матых волос и большой бороды почти не было видно лица, лишь горбатый нос, как коршун, выда­вался над шерстью. Второй был рыжеватый, светлокожий, он ле­жал с закрытыми глазами, на лице покоилась легкая улыбка.

– Садись, хозяин, поговорим о жизни, – сказал черноволосый, го­лос у него был неприятный, словно его разъедала ржавчина. – Как жи­вут здешние люди, о чем думают, чего ждут от жизни.

– Отдыхайте. Хозяйка пригото­вит покушать. К окну не подходите – люди разные. А я буду во дворе.

Пархав вышел из дома. Сел на ступеньку крыльца. Следом вышел и Аскар.

– Что ты делаешь, сын? Зачем гу­бишь себя. День ото дня все даль­ше загоняешь в угол.

– Я уже загубил себя.

– Так уйди от них. Уходи, пока еще можешь.

– От них не уйдешь, – усмехнул­ся Аскар и присел рядом с отцом. – Не дадут уйти. А если и удастся – отомстят вам. Я не вправе губить вас, отец, я не вправе губить тебя, мать, жену, двух твоих внуков. Я понимаю, что будущего у меня нет. Всему бывает конец.

– Не такой, какой ожидает тебя. Ты и сам его не знаешь.

Пархав тяжело вздохнул, пока­чал головой и провел ладонью по щекам: ночь была темна и сын не догадается. Что он утирает слезы.

– Я знаю, отец, и потому давно смирился. Ты будешь хорошим от­цом моим мальчикам.

– Хорош же я, что потерял тебя, – сказал Пархав, снова проводя ла­донью по щекам.

– Ты хороший отец, – Аскар об­нял отца за плечи. – Так уж полу­чилось… По воле судьбы или Аз­раила я попал на крючок как глупая рыбешка… Я же тебе рассказывал.

Пархав принялся медленно рас­качиваться из стороны в сторону: в душе он оплакивал сына.

А Аскар вспомнил тот жаркий злополучный день, когда нос к носу столкнулся с ними. Этому же надо было случиться – ну буквально нос к носу.

Он шел уставший, распаренный от июльского зноя по проспекту, когда около медицинской акаде­мии из-под деревьев, а это были роскошные платаны, к нему подо­шел невысокий коренастый мужчи­на лет сорока и протянул руку. Как принято, Аскар тоже подал руку и тут же почувствовал, как рука его попала в железные клещи. Мужчи­на не делал ему больно, но Аскар почувствовал, что из железных ти­сков вырвать руку будет сложно, а потому расслабил свою ладонь и коротко произнес:

– Отпусти.

Но тот стиснул еще сильнее:

– На хюкюмет работаешь? – спросил он, осклабившись. Зеле­ные глаза его, остро пронизывав­шие, глядели жестко. Второй муж­чина, помоложе, стоял, присло­нившись к стволу платана, и делал вид, что с кем-то весело говорит по мобильному телефону.

– Не прочь бы… – сказал Аскар. – Нет никакой работы.

– У меня есть, хочешь зарабо­тать? Легкая. Совсем легкая. Ни спину гнуть, ни потеть не надо.

– Ты освободи мою руку сначала.

Железные клещи разжались. Аскар размял отекшую руку, а тем временем мужчина вытащил из кармана несколько стодолларовых купюр и протянул ему:

– Бери.

– Это еще за что? – насторожил­ся Аскар. – Неужели такой добрый?

– За карие глаза доллары не дают. Вокруг вон сколько карегла­зых, на них и вагона зеленых не хватит. Тебе они нужны, по твоим глазам вижу, нужда тебя уже сги­бает. Не стану обманывать, надо сослужить одну службу. Видишь на углу мусорные баки? Положи в один из них маленький пакет с му­сором – мы тут с другом сушенно­го кутума ели и запивали пивом – и иди дальше своей дорогой. Как го­ворится, ва-салам, ва-калам.

Аскар поразился, как легко, про­сто, спокойно вербуют его.

– Там недалеко районный отдел милиции. Ты что, взрыв готовишь?

Мужчина засмеялся. Беззабот­но, легко, весело.

– Днем кто взрывает, чудак? Мы что, лопухи что ли? Нам насолил один дэпээсник, ну гаишник. Он на том посту дежурит поздно ве­чером. Вот и решили с другом его припугнуть. Мы с тобой единовер­цы, не хотим тебе зла, поверь.

Мужчин сунул ему в карман дол­лары и обернулся к другому:

– Дай нашему брату пакет.

Он был не большой, совсем не большой полиэтиленовый пакет и от него неприятно исходил тухлый запах неясной рыбы и легкий стук бутылок. Аскар взял его и пошел осторожно. Ему показалось, что он плывет, как во сне, и на него погля­дывают прохожие, кто с удивлени­ем, кто со страхом. Поравнявшись с баком, он осторожно положил пакет на дно, не бросил, а именно осторожно положил на дно, даже прогнулся и заглянул вниз, и мед­ленно побрел дальше своей до­рогой. Он шел спокойно, только спина его была напряжена и ноги делали пружинистые шаги.

Взрыва не было.

Только утром он узнал из теле­новостей, что на одном из про­спектов города в мусорном баке взорвалась самодельная бомба и контузила стоявшего на дежурстве милиционера.

Месяц Аскар обходил то злопо­лучное место, на котором встретил своих работодателей. Но однаж­ды он набрел на них на городском пляже. И снова они снабдили его долларами и пакетами. Но на этот раз объект был другой – супермар­кет. В результате взрыва получили ранения несколько человек.

На следующей встрече Аскар ка­тегорически отказался исполнять заказы; не вам дано решать судь­бы людей, заявил он. Работодате­ли угрожали выдать его милиции, обещали повысить оплату, но не сломили его. Он уступил, когда ему предложили быть проводником. Главное, сказал он себе, чтобы руки не были в крови.

Пархав поздно, очень поздно узнал от самого Аскара, что его завербовали лесные братья. Креп­кий, здоровый шестидесятилет­ний горец, который ударом кулака валил наземь бычка, вдруг как-то сразу одряхлел, сник, и уже не зна­ло сердце его ни радости, ни по­коя. Если бы не два внука-сорван­ца, трех и четырех лет, которые теребили его с утра до вечера, он давно слег бы от навалившегося на него несчастья.

Скрипнула дверь, на крыльцо вышла женщина и тихим дрожа­щим голосом произнесла:

– Идите в дом, я подала кушать.

Когда Пархав и Аскар вошли в дальнюю комнату, ночные при­шельцы уже ели, расположившись на полу, застеленном ковром. Пар­хава поразила жадность, с кото­рой обгладывал большую баранью ногу бородатый. Обе руки его лос­нились от жира, маленькие злые глаза жадно бегали по скатерти. Оторвав зубами кусок мяса и с тру­дом проглотив его, не дожевав, он громко, но невнятно спросил:

– Хорошо живете?

Ну настоящий хищник, голодный волк, подумал Пархав, и сказал:

– Жаловаться нет причин.

– А ты почему не кушаешь?

– Ночью я не ем.

– С гостями-то?.. А, понятно, скупишься, экономишь, – он отло­мил увесистый кусок лаваша и за­пихнул в рот. Смачно жуя, продол­жил. – Скоро заживем хорошо. Все заживем. Будет лучшая жизнь.

– А ты откуда будешь? – спросил Пархав.

Бородатый стрельнул по нему хищным взглядом, выхватил из блюда большой кусок мяса.

– Из Сирии он, отец, – опередил его ответ Аскар.

– Из Сирии? – удивленно протя­нул Пархав.

– А что ты так удивился? – обо­злился бородатый. – Да, из Си­рии, а мои предки из этих краев, дагестанец я. Вот установим свою власть – все вернемся.

– Имамат у нас уже был, – сказал Пархав.

– Был, да, знаю. И что? Плохо во­евали? Трусили?

– Воевали-то неплохо. И не один десяток лет. Но вот никто не хочет правду сказать народу, сколько сотен тысяч горцев погибло в той войне, сколько мужчин и женщин сложило головы, сколько сотен ты­сяч детей не было рождено, сколь­ко земли, садов было загублено, сожжено, порушено…

Бородатый перестал жевать и удивленно и вместе тем зло уста­вился на Пархава:

– Ты случайно не коммунист?

– Мой отец был коммунистом. А я учитель.

– Ты алим? – удивился борода­тый.

– Послушай, перестань тыкать уважаемому старцу, – не выдержал Аскар. – Ты у него в гостях. Он при­нял тебя, кормит, поит, как подоба­ет настоящему горцу, а ты тыкаешь и тыкаешь, хамишь, не надоело еще? Или ждешь, пока я вышвырну тебя из дома?

– Ты? Меня вышвырнешь? Таким, как ты и он – автоматы в руки и в лес. Давно бы взяли власть…

Аскар вскочил на ноги, но ры­жий мгновенно поднялся, встал между ним и боро­датым:

– Прекратите… Выйди, Аскар, из комнаты, эти раз­говоры до добра не дове­дут.

Аскар, а вслед за ним и Пархав, вышли во двор и присели на сту­пеньки крыльца.

– Зверь, страшный зверь, – ска­зал Пархав.

– Отморозок, – Сказал Аскар. – Зверя можно задобрить, заар­канить, приручить. А этот – отмо­розок. У него и разум и душа отмо­рожены.

– Отморозок, – повторил Пархав. – Хорошее слово.

Скрипнула дверь, вышел рыжий.

– Аскар, он мечется по комнате, как рысь. Как бы к женщинам не за­шел…

– И оба, не сговариваясь, вошли в дом.

Ночь нехотя меняла свой цвет в пепельный. Точнее, в темно-пе­пельный, чтобы стать светлее, нуж­но было время.

Хлопнул выстрел.

Пархав весь сжался, покрылся холодным потом. «Неужели… – пронзила страшная, непрошеная мысль, – неужели…». Он хотел под­няться и пойти в дальнюю комнату, но ноги его не слушались, не под­чинились – они стали ватными.

Из дома вышел Аскар и присел рядом. Пархав молча посмотрел ему в глаза.

– Я пристрелил его, отец, – ска­зал Аскар.

– Убил?

– Нет. В ногу выстрелил.

– Но как же он пойдет?

Аскар усмехнулся:

– Здесь не останется. Уйдет как подстреленный волк.

– Отморозок, – проговорил Пар­хав.

– Что ты сказал? – Аскар засме­ялся. – Ты точно назвал его.

– Сынок, может все-таки…

– Отец, не начинай снова, я тебя прошу.

– Этот дом я строил для тебя и для твоих детей. Сколько сил от­дал. Мне он не нужен. У меня свой есть, в горах, рядом с родником. Хотел, чтобы и у тебя был свой.

– У нас еще есть Артур.

– Артур… Артур далеко, в Тюме­ни. Разве жена захочет сюда пере­ехать? У него и работа добрая, и квартира хорошая, и дети привык­ли к тем местам, к тому климату. А здесь что он будет делать, где работать? Для богачей дома стро­ить? Нет, он сюда уже не приедет. Это твой дом.

– Пархав, Камалудин звонит, – на крыльцо вышла жена, протянула мобильный телефон и молча ушла.

Пархав плотно приложил теле­фон к уху, долго молча слушал, по­том положил в карман и тихо про­говорил:

– Твой дядя звонил.

Брат Пархава жил через дорогу, ниже по улице.

– Говорит, к нашему дому ОМОН подходит. Говорит, пока не поздно, отправляй ко мне женщин и детей. И сам собирайся. Кто-то, навер­ное, из поселка сообщил.

– Вот и наступает этому от­морозку расплата, – сказал сухо Аскар.

– Сынок, может, ты выйдешь к ним, объяснишь, как полагается, ведь твои руки, как ты говоришь, не в крови.

– Неужели ты не понимаешь, отец? Они мстительны, очень мстительны. Даже звери так не мстят, как эти отморозки.

– У зверей нет чувства мести, – сказал Пархав.

– Ну, видишь, сам говоришь… А этот… тьфу, мерзость. Слышал, наверное, как полгода назад в аул Кемери жители не пустили омонов­цев. Ночью пришли переночевать отморозки, кто-то из аульчан успел сообщить в центр, а этот наш отмо­розок забегал в каждый дом и ис­тошно орал, что инородцы идут гра­бить дома и насиловать женщин. Все жители аула с криками, при­хватив лопаты, грабли, палки, а кто и охотничьи ружья, вышли из домов и не дали омоновцам войти в аул. Весь день и всю ночь стояли друг против друга. Тем временем кто-то вывел отморозков из аула. Стыд и срам. Аксакалы не знали, куда деть глаза: на женщин и детей смотреть – стыдно, на омоновцев – стыдно. На следующий день на сходе джа­маата они создали отряд боевой дружины, который уже охранял аул и днем и ночью от бандитов.

– А ты от кого так подробно все это знаешь? – насторожено спро­сил Пархав.

– Сам был там. С ними. А теперь, отец, зайди к женщинам, пусть со­бирают все ценные вещи, доку­менты, они знают, что надо брать, и уходите. Ты возьми внуков. Ты теперь им отец.

– Но ты…

Аскар не дал ему договорить:

– Я не смогу, отец, не смогу с ними попрощаться… – голос его задрожал, он поперхнулся, спу­стился по ступенькам и прошел за дом.

Тишину разбудил непонятный шорох, перешедший в хриплый шум. Затихло. Послышался ясный, четкий мужской голос. Он обра­щался к засевшим в доме боеви­кам, требовал выйти на улицу и сложить оружие. «Ну, конечно, так отморозок и сдастся, – сказал про себя Аскар и горько усмехнулся. – Рыжий и вышел бы, он, дурак, как и я, попался на крючок, а этот при­шел воевать. Он крови хочет, мер­завец, он крови получит».

Из дома вышли женщины. Низко нагнувшись вперед под тяжелыми ношами, закинутыми за спину, они медленно пошли со двора, тяжело переступая порог калитки, и выш­ли на улицу. Пархав, тесно прижав внуков к груди, подошел к сыну. Аскар обнял всех троих, долго не мог выговорить ни слова. Наконец, дрогнувшим голосом тихо сказал:

– Идите.

– Одумайся, сын! – прошептал отец.

– От них пощады не будет. Идите. С Богом.

Пархав медленно направился к воротам. Султан долго стоял по­среди двора, словно раздумывая, как ему быть – остаться или идти за старым хозяином. Наконец, ре­шился и, понурив голову, нехотя поплелся за Пархавом, совершен­но не обращая внимания на незна­комых людей, подходивших к дому.

Как только Пархав вышел на ули­цу, к нему подошел молодой офи­цер в камуфляже:

– Может, поговорите с ними? – сказал он, не отрывая глаз от лица Пархава: по щекам старика струи­лись слезы. – Мы не хотим крови.

– На этой земле уже нет Бога, – сказал Пархав. – Всю ночь просил. Бог молчит. Азраил ест наши души. Отморозков послал на наши головы.

– Кого послал?

– Отморозков, так мне сказал сын, но на нем, на моем сыне, нет никакой вины. Обманулся он… Дал себя обмануть.

Пархав подавил перекатывав­шийся в груди плач, чтобы не напу­гать внуков, и медленно, на дрожа­щих ногах направился на противо­положную сторону улицы, где его поджидал Камалудин. У ворот его дома он остановился и обернулся в сторону своего.

– Сколько сил я отдал, чтобы по­строить его, чтобы в нем жили вот эти мои маленькие наследники, бегали по саду, радовались жизни, а сейчас он превратится в груду камней…

Он, наконец, заплакал, но тихо, сдерживая себя. Дом окружали омоновцы.

Тишину улицы нарушил непонят­ный, утробный гул. Пархав повер­нул голову и стал напряженно вгля­дываться в сторону крайнего дома, с которого начиналась улица, из-за него недовольно урча выкатывался бронетранспортер.

– Ну вот, теперь мне останется только пепел, – сказал устало и от­решенно Пархав.

И именно в тот момент, когда он произнес слово «пепел», в глубине его дома прогремел взрыв.