Под таким названием в Театре поэзии открылась выставка Сейфулы Амаева. Более 10 лет автор писал и выставлялся только в Европе. Его картины поражают с первого взгляда своими яркими штрихами, чувством радости и легкости, которую вызывают в зрителях. Зрителю кажется, что он погружается в яркую реальность автора и становится ее частью.
Родился Сейфула Амаев в Махачкале в 1958г. С полутора лет жил в Баку, где закончил среднюю школу и после занимался живописью, посещая художественный кружок. В 1976 г. он уехал в Ленинград и стал вольнослушателем в мастерской В. Руднева в Академии художеств. Позже поступив в Академию, Амаев три года учился в мастерской Ю. Непринцева.
Как рассказал художник, его образование продолжается по сей день, и теперь это выглядит не как учеба, а как переучивание: «…я отучиваюсь от того, к чему привыкаю в своем ремесле, потому что этого требует моя задача — преобразование реальности. На моих картинах изображена реальность, но это реальность, не узнаваемая теми, кто живет в ней. В двух логиках надо жить: ты работаешь по законам живописи, следуешь принципам композиции, совершенствуешь приемы, но твой дух нарушает правила, направляя своей свободой руку. Сознание ставит мне пределы — но работа подчиняется душе, своими путями завершающей целое».
На картинах Амаева улочки загибаются, а дома на них, закруглив свои очертания, чуть не падают (заставляя нас припомнить тревожный ритм мира Ван Гога, в котором вечно извиваются деревья в «Оливковой роще» и вечно кривятся линии домов, церкви и улиц в Овере), море своей тусклой глубиной спорит с его же ослепляющей нас гладью, белый веер раздвигается в руке красавицы в красном, смежающей веки к нам в профиль
Казалось бы, тихая живопись Амаева наполнена огромным внутренним динамизмом, зачастую очень напряженным противоречием, признается искусствовед Наталия Мусаева. «Противоречием к миру, он явно не любит нашу действительность. Любой художник, которому действительность не по душе, всегда будет из нее уходить, а уходить куда угодно: или в мир иллюзий, или в мир исторических фактов, или в мир мифологии, или в какой-то собственный мир, который он придумал. Этот мир затягивает и делает человека уникальным. В нем много семантики, знаков, которые он сам себе сконструировал».
Амаев говорит о своем зрителе так: «Я хочу, чтобы человек увидел в моей картине то, что разбудит его фантазию, что сделает его способным самому видеть вещи внутренним зрением».
Когда мы смотрим на его картины, на нас, как глаза, смотрят пейзажи в стиле Гогена, дамы и кавалеры, напоминающие нам о французском XVIII веке, о сюжетах Ватто и Буше при этом на нас смотрят и сами эти стили и сюжеты, рассказывая о том, какая история и теория искусства стали рабочим инструментом автора, быки и тяжелые головки цветов в вазах, лодки, мостики и каналы, морские волны, пугающие стеклянно-мутной массой накатывающейся на нас воды, подгибающиеся и разгибающиеся, будто навеселе, будто подгулявшие, дома и домишки, окно с раскрытой на подоконнике
книгой, которую читают небо и море, роза в стакане, вдруг возвращающая нам Врубеля с его розой в стакане…
Они смотрят на нас, проявляя тем самым глубину своей «внутренней души и духовности» и свидетельствуя о фантастической преобразующей силе искусства живописи.
О том, что художник вечно находится в поиске, сказал на выставке заместитель директора ВГТРК «Дагестан» Салам Хавчаев. «Это, наверное, свойственно всем художникам. Его в рамки втиснуть невозможно. Он художник с большим сложным внутренним миром. Жена его Гульнара – тоже художник-визажист, но она больше работает над красотой лица, а он над красотой духа».
По словам доцента кафедры русской литературы Дагестанского Государственного Университета Фариды Исраповой, Амаев находится в поиске целостности мира, к этому его призывает гармония с миром, которую он ощущает в себе. Художник учится изображать тот смысл, ту душу, которыми смотрит на него реальность.
«У Амаева нет игры, но у него есть стилизация. Стилизация может раздражать, если она цель и результат, но стилизация, которую я вижу в его вещах, есть многократные подходы к искусству живописи того, кто уже став мастером, все еще возвращает себя к этапам ремесленничества, чтобы продолжать высокое ученичество, когда художник, 
совершенствуя ремесло, забывает, что он – мастер. Картины Амаева рождают аналогию с прозой — с ее сюжетностью и жанровостью, с объективностью ее образов и историческим материалом. Истина светит на той его картине, где гладь морской воды дает отразиться в себе заходящему светилу, и возникает странный эффект: уменьшившееся солнце уходит за море, но его золото теперь разливается на морской поверхности, море как бы принимает на себя функцию солнца — светить ослепляющим светом, и вдобавок к этому здесь светит цвет белого паруса, плывущего на границе этих двух областей моря, где море имеет свой собственный цвет и где оно становится цвета отраженного солнца.
Среди картин Амаева есть те, на которых изображено море. Морское побережье в бурых — серо-бурых цветах — это даже не пейзаж. Это море как начало бытия», — заключила Исрапова.
Рамина Насреддинова
