«Не подражать, а поражать» — учил нас Расул

Послевоенная дагестанская литература из года в год обогащалась новыми и новыми име­нами.

Излишне наверное много говорить о Расуле Гамзатове, прославившем мировую литературу своим человеколюбивым, глубоко философским, жизнеутверждающим творчеством.

Или об Ахмедхане Абубакаре, чьи повести и кинофильмы вызывают восхищение и восторг читателей прекрасным знанием обычаев, тради­ций, быта, наконец чистотой и богатством души народов Дагестана…

Каждый народ рождал своего литературного короля – литературного таланта.

На них стала равняться молодая поросль.

Особенно урожайными годами стали семи­десятые-восьмидесятые. Очевидно, да нет, не очевидно, а безусловно дух, энергетика, слава известных творцов поили своим вдохновением, учили идти непроторенным путем, рождали веру в свою значимость…

В эти годы в литературу стали входить не роб­ко, не стеснительно, а смело, напористо новые и новые имена. А одно из них даже шокировало общественность: Как? Перевел «Гамлета» на ку­мыкский язык? Да, он уже состоялся как сильный поэт, да, им выпущено в свет много сборников стихов… Но «Гамлет»? Зачем он ему сдался? Как он может знать душу Шекспира, дух давно минув­шей незнакомой эпохи…?

А он, поэт, вслед за «Гамлетом» переводит пьесу Шекспира «Макбет». Вскоре его ставит на своей сцене Государственный кумыкский музы­кально-драматический театр имени А.-П. Сала­ватова.

И снова разговоры: Для чего? Ради славы? Ба­ловства?

Нет, не баловства ради он испытывал муки перевода. Не баловства ради ездил в Англию ды­шать ее воздухом и историей. Он задался целью поднять кумыкскую общественность, кумыкского театрального зрителя до высот Шекспировской философии, Шекспировского искусства.

Расул Гамзатов неустанно повторял своим кол­легам: «Главное – не подражать, главное – пора­жать».

Бадрутдин Магомедов ринулся в неизведан­ное, незнакомое.

И поразил.

И получил признание.

И был избран членом Международного Коро­левского Центра Уильяма Шекспира

(г. Стратфорд).

Потом были переводы пьес Бертольда Брехта «Что тот солдат, что этот», Виктора Розова «Че­тыре капли», Александра Островского «Бешеные деньги», Максима Горького «Фальшивая монета». Великие драматурги и великие пьесы, — не прав­да ли — классика…

И это не считая десятков поэтических сборни­ков.

И не считая переводов великих поэтов — А. Пушкина, М. Лермонтова, Г. Лорки, А. Тарковско­го, С. Есенина, Е. Евтушенко, В. Высоцкого. И они тоже — классика.

Наставление патриарха поэзии и великого му­дреца Расула Гамзатова «Главное – не подражать, главное – поражать» стало для Бадрутдина путе­водной звездой.

Так кто же он этот Бадрутдин? Из какого вели­кого тухума? Чьих княжеских, а вернее шаухаль­ских кровей? Интересно узнать, не правда ли?

Он сельский мальчиша (какашуринский), сын фронтовика, без вести пропавшего в Великой Отечественной войне. Окончил школу-интернат в Карабудахкенте. Служил в Краснознаменной Каспийской флотилии (не потому ли твердо хо­дит по земле). Окончил с отличием Центральную комсомольскую школу при ЦК ВЛКСМ, затем филологический факультет Даггосуниверси­тета, Высшие литературные курсы при Литин­ституте им. М. Горького. Затем началась трудо­вая жизнь: в аппарате Ленинского (сельского) райкома ВЛКСМ, редактор кумыкского вещания Гостелерадиокомитета Дагестана, заведующим литературной частью Кумыкского музыкально- драматического театра, редактор Кумыкского выпуска журнала «Литературный Дагестан», и наконец редактор художественной редакции на кумыкском языке Дагестанского книжного из­дательства.

Упустил важную деталь: а еще он работал пре­подавателем литературного кумыкского языка в кумыкской студии при Московском театральном училище им. Щукина.

И еще одна немаловажная деталь: Бадрутдин – Лауреат Государственной премии Республики Дагестан в области литературы – наградили за поэтический двухтомник «Избранное», на кумык­ском языке.

Фигура? Вполне. Впечатляет.

Достоин стоять рядом с Расулом?

Да он почти всю жизнь был рядом с ним, вдох­новлялся им, учился у него великодушию, мило­сердию, терпимости, делать добро, дарить ра­дость. Его в любой день, в любой час с радостью принимала в своем доме семья Расула и Патимат (кстати, она прекрасно владела кумыкским язы­ком).

Вот этот человек, Бадрутдин Магомедов, и по­разил общественность своими переводами «Гам­лета» и «Макбета» на кумыкский язык. Подарив своему народу великого Уильяма Шекспира.

Талантливый человек всегда скромен. Скромен в быту, в поведении, в общении. Он не любит по­казухи, выпячивать себя, то есть свою личность. Несколько раз мы с Бадрутдином договарива­лись поговорить о его творчестве, планах, о его отношении к сегодняшнему состоянию даге­станской литературы. Назначали время и место встречи.

Он не приходил…

На недавней встрече, а она произошла в ре­дакции газеты «Дагестанская жизнь», мы загово­рили о Расуле Гамзатове. Я напомнил, что через несколько месяцев в республике состоится оче­редной праздник Дней Белых журавлей, и можно было бы сказать несколько десятков, а может и сотен слов, о нашем старшем товарище, патри­архе поэзии (а мы с ним хорошо знали Расула).

Он согласился. Даже раньше назначенного времени явился на беседу.

И вот мы сидим вдвоем. Наедине с самими со­бой и духом Расула. Мы чувствовали его – он был рядом.

— Бадрутдин, начну нашу беседу со сложно­го вопроса.

Четки времени четко отстукивают дни, неде­ли, месяца, годы, отдаляя Расула от нас. Расул Гамзатов был для дагестанцев, советских людей, россиян, всех народов Земли глотком свежего воздуха, глашатаем мира, манометром обще­ственного настроения, провидцем, певцом люб­ви, мудрость его будила сердца, душевные поры­вы вызывали восторг у миллионов страждущих.

Сегодня эта ниша пуста.

Долго ли она будет пустовать?

Найдется ли такой талант, такая личность, кто сможет заменить его?

А точнее, подняться до его высот?

— Ты считаешь это сложным вопросом? Нет, он довольно-таки интересный. Но и сложный, ко­нечно. Мой ответ может озадачить иных, но это мое, сугубо личное мнение. Я так думаю. Иные пусть думают как им думается.

(Бадрутдин задумывается, но не надолго).

Вот во дворе «Дома поэзии», или как его лю­бовно называют «Театр поэзии» стоят памятники и Александру Пушкину и Расулу Гамзатову. И на фасаде здания выбиты слова «От Пушкина до Ра­сула…», и поставлены три точки. Что значат эти три точки? Недосказанность? Ожидание очеред­ного поэта? Но не это меня смущает. Абсурдна сама фраза – «От Пушкина до Расула»… А что, скажи мне, до Пушкина не было в России поэтов? Да сам Пушкин вырос на волнах великолепной поэзии Державина, Баратынского, Жуковского, наконец.

Кто-то, когда-то в России сказал: «Пушкин – это наше все». Да, он дал России великолепный русский язык, способствовал развитию великой литературы. Но… ведь и до него были поэты. И после него.

Ты слышал от кого-нибудь или где-нибудь фра­зу «Лермонтов – это наше все». Он прожил всего двадцать восемь лет, а создал великие произве­дения.

Возьмем советскую эпоху. Владимир Маяков­ский, Сергей Есенин – они не «наше все»? Анна Ахматова, Борис Пастернак, Александр Твардов­ский, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко – не «наше все»? Великие мастера поэзии.

Я согласен с величием Расула. Такое явление бывает раз в сто лет. Но не согласен, что после него ниша пуста.

(Задумывается. Надолго. Потом тихо произ­носит.):

— Хочу тебе привести такой пример. Очень простой. Светит люстра. Ослепительно, можно сказать ослепляюще горит одна лампочка, дру­гие чуть слабее, и вот эта одна затмевает все остальные. Но человеку нужен свет всех этих лампочек. Всех. Если одной не будет – считай, люстра ущербна.

«От Пушкина до Расула»… Какой абсурд. И до Пушкина были гении, и после Расула будут.

Свет Расула затмевал иных. Пройдет время – и начнут вспоминать незамеченных и воздавать им должное.

— Ты считаешь, а может, и уверен, что ниша не опустела?

— Конечно! Пока жив народ, душа народа – ис­точник народной культуры, история, пережитая народом, ниша не будет пустой. В творчестве могут быть и спуски и подъемы, но пустота – ни­когда.

Если бы наш диалог слушал Расул, ему он не понравился бы.

Ход творческой мысли, как и ход самой исто­рии, остановить невозможно. Творчество не знает конца. Оно знает взлеты…и, к сожалению, падения. Это как организм, данный человеку ми­розданием.

— Что значил для тебя Расул?

— Расул – Творец. Расулом двигала большая от­ветственность не только за свой маленький аул, не только за Дагестан, Советский Союз, но и за весь мир. Она не позволяла ему быть другим, ты меня понимаешь, я надеюсь.

Вот эта ответственность и придавала ему ве­личие.

Такие художники слова, как Байрон, Маяков­ский тоже были великими, но отличие Расула от них в том, что, выходец из небольшого высоко­горного аула, он сумел подняться на мировую вершину.

Я хорошо знал Расула. Он нередко бывал грустным. Успехи и достижения ему казались ма­ленькими. Часто бывал недоволен собой.

Все, что он ни делал, ему казалось недоста­точным. Расула угнетало то, что его не всегда понимали. Многие помнят тот случай, когда он, находясь на заседании в Президиуме Верховно­го Совета СССР, написал жене записку: «сижу в Президиуме, а счастья нет».

Вообще Расул был непредсказуемым чело­веком. Но непредсказуемость была, во-первых, умной, если можно так выразиться, здоровой, а во-вторых, с юмором. Приезжая в литинститут, он обязательно забирал меня с лекций. Как-то он заехал, когда я должен был выступить на семина­ре с докладом о творчестве монгольского поэта Суренджава. Я не могу срывать занятие, говорю ему, что подумает обо мне Александр Петрович Межиров, наш руководитель… Доводы мои ока­зались мелкими. Семинар Гамзатова тоже не помешает тебе – категорически заявил он. И за­брал-таки.

— Не хотел бы задавать тебе банальный во­прос: когда ты познакомился с Расулом, точ­нее, с его поэзией? Сочтешь наивным?

— Ничуть. Когда я в шестом классе на уроках русского языка «глотал» Пушкина и Лермонтова, вот тогда познакомился и с Расулом. Я уже тог­да был ужасно влюблен в поэзию. Даже служа на флоте, на корабле не мог жить без нее…

В студенческие годы меня очень тронуло стихотворение Расула «Цадинское кладбище». Может, от того, что я не знаю могилу своего отца. А впервые знаешь где я его прочитал? В осенний день, полузамерзший, на окраине села. Оно было напечатано в журнале «Ого­нек». Я его читал дрожащим голосом и, помню, почти плакал. А когда спустя некоторое время вышел в свет его двухтомник, он был оранже­вого цвета, я приобрел его. В нем было и это стихотворение.

Это были шестидесятые годы. Золотой век на­шей литературы. Я зачитывался стихами Расула Гамзатова, Роберта Рождественского, Евгения Евтушенко… Это были глыбы поэзии. Глыбы…

И вот что хочу тебе сказать – Расул никогда не говорил, что он поэт. Нет. За него говорили его стихи.

— Ты хорошо сказал: «За него говорили…» А что говорили о нем недруги? Ведь у великих людей, у талантов, у мудрецов их не может не быть. Вспомни «Моцарта и Сальери».

— Да. У меня есть стихи, где есть строки:

В наши дни кругом Сальери,

А Моцарт один на весь мир.

Скорее всего, недругам он отвечал тоже сти­хами. Он любил часто повторять пушкинские строки:

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспаривай глупца.

Помню под таким заголовком была напечатана и статья Расула Гамзатова в «Дагестанской прав­де». Он был прекрасным публицистом, выступал на общественно-политические темы, на злобу дня, поднимая нравственно-этические проблемы на страницах центральных газет «Правда», «Из­вестия», «Литературная газета», «Советская Рос­сия», но почему-то эта сторона его творчества пока остается в тени. Печально, что она никем до сих пор не оценена.

— Как о щедром, добром, отзывчивом чело­веке о нем шла широкая молва…

(Бадрутдин перебивает меня)

— На эту тему можно часами говорить.

В годы моей учебы на литературных курсах в Москве он мне поручал свои литературные дела, неизменно посмеиваясь и повторяя – «я больше никому не доверяю». Как-то он отправил меня в редакцию журнала «Знамя», что находилась на Тверском бульваре, принести ему пятьдесят эк­земпляров свежего номера, в котором была по­мещена его большая поэма «Остров женщин». Спустя неделю он отправился в редакцию за гонораром, захватив с собой меня и Омар-Гад­жи Шахтаманова. Затем мы направились в ЦДЛ. Здесь Расул достает из кармана сто рублей и протягивает мне.

— «Ни как студенту, ни как поэту я до сих пор не помог тебе. Возьми это как аванс» А сто рублей в те годы были большие деньги. Я отказался брать. Тогда он протянул Омар-Гаджи. Тот, как бы при­зывая меня следовать за собой, как за старшим, взял банкноту. Расул опять протягивает мне оче­редную сторублевку. Я снова отказываюсь. Гля­нув на меня с укором, он скручивает ее, она ста­новится не толще дамской папиросы, и сует мне в нагрудной карман пиджака.

— О гостеприимстве Расула и его жены и друга Патимат Саидовны можно поэмы напи­сать, сказал мне как-то его коллега по перу. И я с ним был согласен. Кто только не посе­щал его: и земляки, приехавшие проведать, и коллеги из Москвы, Ленинграда, других городов Союза, России, и зарубежные дру­зья, и простые люди со своими наболевши­ми проблемами. И всех в доме поэта тепло встречали, усаживали за стол, принимали как родных. Без них здесь скучали.

— Ты точно заметил – без людей в доме Расула скучали.

Однажды мы с Набиюллой Магомедовым, мо­лодым тогда поэтом, проходили мимо кафе, и На­биюлла предложил мне зайти пообедать. А кафе располагалось у дома Расула Гамзатова. Знаешь, что я предложил? Давай лучше к Расулу зайдем. Ты бы видел, как был рад нашему визиту Расул. Встретил нас он у ворот, а проведя к дверям дома, укоризненно тихо сказал: — ты забыл мои ворота…

Патимат Саидовна приняла нас как самых близких родственников. Со мной она разговари­вала на кумыкском языке.

Расскажу тебе о другом случае. Как-то возвра­щаясь с рынка, мы с женой проходили мимо дома Расула. И тут говорю ей (а мысль пришла внезап­но): давай зайдем к Расулу. Да разве удобно без приглашения, смутилась она, я ни разу у них не была. Уговорил все-таки жену. Вернулись на ры­нок – не зайдешь же с пустыми руками. Как был рад Расул нашему приходу. Но когда сели за стол, он обнял мою жену за плечи и тихо прошептал на ухо: — я написал ходатайство о выделении вам квартиры. Теперь представь, как обрадовалась моя жена…

Расскажу тебе еще один случай. Сын моего доргелинского друга похитил дочь моего гелин­ского друга. Конечно, по обоюдному согласию, хотя она и была засватана за другого. Поднялся страшный шум. Ты же знаешь, как это у нас бы­вает… Приехал ко мне доргелинский друг, отец жениха, чуть не в слезах умоляет меня приехать как представитель и по поручению Председателя Союза писателей Дагестана Расула Гамзатова в Карабудахкент. Приехать-то приеду, говорю, да одними разговорами не поможешь. Пошел к Ра­сулу, рассказал о случившемся. Жалко, говорю, парня, любят молодые друг друга. Расул слушал меня, улыбаясь, встал возбужденный и восклик­нул: «Такие парни еще остались в Дагестане? Его не судить надо, а поощрять. За любовь разве су­дят?»

Недолго помолчав, добавил:

«Как жаль, что я не могу поехать. Я сам был бы судьей. И оправдал бы его».

Он написал прошение от своего имени и под­писал его. А я прочитал его на суде, передал при­вет доргелинскому другу от Гамзатова (зал был несказанно удивлен), и заверил всех, что через неделю буду тамадой на свадьбе.

Парню дали два года. Условно.

Разве это не помощь Расула?

Разве не Расул помог мне устроиться на рабо­ту в Союз писателей?

Разве не благодаря ему я окончил Высшие ли­тературные курсы в Москве?

После окончания курсов я пришел к Расулу с просьбой устроить на работу. Но…возможности не было. Пять лет. Пять лет я ждал… Но за эти пять лет я объездил много стран, от Камчатки до Англии, увидел многое и понял многое. Наконец, зашел к Расулу и говорю: «вы меня подковали, оседлали, обуздали, дайте мне и моему коню сделать хотя бы три круга». А он отшучивается: «Я тебя подковал, я тебя оседлал, но обуздать никак не могу».

Через год я уже работал вторым редак­тором журнала «Дружба», а позже – ре­дактором Даггиза.

(Бадрутдин задумывается. Что у него на сердце? В голове? Одному Богу известно. Наконец, обращает на меня глаза. В них – печаль).

— Вот уже тринадцать лет, как ОН покинул нас. Пусто без него. Скучно. Неинтересно.

Он был для кого-то отцом, для иных братом, для других другом. И равным для всех: с моло­дыми молодым, с пожилыми пожилым. Для всех находил нужное, теплое слово. На заседаниях правления Союза писателей, на съездах, на со­браниях – везде оставался самим собой – про­стым, доступным и… одновременно великим Ра­сулом. В Союзе писателей для него не было ни старших (по возрасту), ни младших, ни маститых, ни начинающих. Со всеми общался как с равным. Во время праздников обходил все редакции га­зет и журналов, поздравлял каждого, подчерки­ваю, каждого сотрудника.

Ты хочешь спросить, как мы чувствуем себя без него? Да ты сам знаешь – сиротами.

Правда, Расула не забывают. Каждый год от­мечают День памяти, широко празднуют Дни Белых журавлей… Но почему-то писательская организация за все минувшие после ухода Расу­ла ни разу не поставила на повестку дня вопрос о будущем дагестанской литературы – нынешнее состояние «больное», о современной книге.

Книжное издательство, где я работаю, в 2015 году, а это был Год литературы, выпустило три книги Гамзатова, презентация их состоялась в Национальной библиотеке. Выступлений было много. Выступил и я, сказав следующие слова: «Раньше у нас были литературоведы, среди кото­рых были расуловеды, а сейчас у нас появились расулоеды. Сколько можно торговать именем Расула?»

— Не тоскливо сегодня без Расула?

— Тоскливо. Очень даже тоскливо. Наш Лит- Союз сейчас, как мне кажется, не любит талант­ливую молодежь. Не видно, не чувствуется горе­ния. А если нет горения, то нет и перспективы. Или наоборот: нет перспективы – нет и горения.

— Мы с тобой, наше поколение знает Ра­сула, слушали его пламенные выступления, посещали и навещали его, беседовали, вели разговоры на разные темы – волновавшие его и волновавшие нас. Как ты думаешь – юные, молодые знают его? Читают?

— Мои дети не только читают. У меня обе дочки учились в одиннадцатой школе. Младшая была комсоргом класса. Уже тогда она проводила Гам­затовские Дни, на которые собиралась чуть ли не вся школа. Сейчас она живет в Англии, препода­ет в русскоязычной школе. Так что считай, что на берегах туманного Альбиона моя дочь является моим представителем, пропагандирует даге­станскую культуру, и в частности творчество ве­ликого Расула.

— Бадрутдин, скажи мне ничего не утаивая: как Расул оценил твой поступок-перевод са­мого Шекспира на кумыкский язык?

— И это интересный вопрос, — в голосе Бадрут­дина звучат веселые нотки. – На телевидении в прямом эфире шел «круглый стол» о родных язы­ках, в ней принимал участие и я. Вел его Расул Гамзатович.

Как раз к этой передаче я успел перевести «Гамлета». Трое суток я печатал на пишущей ма­шинке перевод. Последнюю страницу никак не решался вытащить из каретки. Рука замирала над ней. Я до того вжился в работу над перево­дом, так подружился с Шекспиром, что не хотел порывать с ним, не хотел прощаться.

Во время передачи я сидел молча, находился еще в плену у Шекспира.

-Бадрутдин, почему ты молчишь, — обратился ко мне Расул. — Все говорят о своих языках, а ты молчишь. Ты что же, не любишь свой язык?

— Разве есть такой человек, кто не любит свой язык. Спасибо Шекспиру, что он помог мне лучше узнать родной кумыкский язык. – А причем тут Шекспир? – удивился он. И тут я сообщил, что завершил перевод «Гамлета». Все присут­ствовавшие горячо зааплодировали. – Я мог бы многое рассказать о моем языке, — сказал я, — но ограничусь одной деталью: кумыкский язык — это язык хлеба.

После этой передачи он шутя не раз спраши­вал меня: «а мой язык – это какой язык?»

Как-то на юбилее Эффенди Капиева (точнее, уже на обеде) он снова обратился ко мне с на­болевшим вопросом: «Ты говорил, что кумыкский язык это язык хлеба. А другие языки?»

— Сколько лет воевал Имам Шамиль? – спросил я его.

— Причем тут Шамиль? – удивился Расул.

— А как долго может воевать голодный муж­чина? – ответил я. – Оружие горцы покупали. А хлеб-то они ели бабаюртовский.

Расул серьезно посмотрел на меня, потом так­же серьезно произнес:

— Ты победил, Бадрутдин.

«Гамлет» и «Макбет» вошли в одну книгу. Выпу­щена она была нашим книжным издательством. С сигнальным экземпляром я пришел в Союз пи­сателей, со мной были Камал Абуков и Байрам Салимов, а навстречу идет Расул. Расул Гамза­тович, говорю ему, у меня вышла новая книга (ну хотел похвалиться, выход книги – это великая ра­дость для писателя). Он взял ее в руки, повертел, ничего не сказала (на обложке книги было напи­сано просто «Гамлет»). Тут Камал подает голос:

— Расул Гамзатович, это же на кумыкском языке…

Расул поднес книгу к глазам поцеловал и про­изнес:

— Почему не я?

Книга была выдвинута на соискание Государ­ственной премии республики. К сожалению, я ее не получил. Кто-то из наших Сальери постарался.

— С премией тебе, как я знаю, долго не вез­ло. (Бадрутдин смеется).

— Ты точно заметил: не везло. Но не потому, что недостоин был. Просто… извини за самохваль­ство – если себя не похвалишь, кто еще похва­лит… Великодушен был. Так вот, в восьмидесятых годах кумыкская секция писательского Союза выдвинула на соискание Госпремии пять чело­век. Из них нужно было тайным голосованием выбрать одного. В результате я получил больше всех голосов – двенадцать. Шарип Альбериев – одиннадцать. Ну и так далее.

Я встал и обратился к присутствующим:

— Друзья мои, все мы вышли из-под Шарипов­ского рубанка. Я отдаю свой голос Шарипу (а он тогда очень сильно болел).

Мое поведение, мое решение дошло до Расу­ла. Он вызвал к себе: это серьезное дело. Ты и на правлении Союза писателей скажешь, то же са­мое, что говорил на заседании секции? Подумай, Бадрутдин.

За три дня до правления Расул снова позвонил:

-Зайди, мне скучно.

Зашел. Говорили о многом. И опять о премии: ты подумай, хорошо подумай. Шарип хороший писатель, хороший человек, но за тебя подали больше голосов. Подумай.

Я буду рад, если Шарип получит премию, — от­ветил я.

Я хотел проявить заботу о своем старшем бра­те по перу. Совершить доброе дело. Чему нас и учил Расул Гамзатов.

Расул это понимал.

А Государственную премию Республики Даге­стан в области литературы я получил в 2007 году, а между прочим выдвигали три раза.

Уроки Расула для нас, писателей того периода, расуловского периода литературного процесса, не прошли даром. И основной урок – «Главное – не подражать. Главное – поражать».

Феликс Бахшиев